— Свинья с черносливом есть? — спросил я у официанта на раздаче, которого хорошо знал — веселый парень, вечно острит.

— Свинья есть, причем порядочная свинья, — задорно ответил он, ловко накладывая на мою тарелку мясное месиво. Как бы Ирина ни агитировала меня за советскую власть, ей не сделать из меня вегетарианца.

— А вам что? — спросил официант у Макса. Тот с сомнением осматривал предлагаемые блюда. Наконец, ткнул пальцем во что-то мясное.

— Это что?

— Индейка! — бодро отрапортовал официант.

— Индейка. Свежая? — кривился Макс.

— Индейка — жена индейца. Свежая, как утренняя роса. Берите — не пожалеете.

— Думаете, не пожалею? — Макс явно чувствовал себя не в своей тарелке, что, признаться, меня порядком развеселило. Я постоял около прилавка с пирожками, обсуждая стоимость тех, что с мясом, и под конец добавил, что мне на всех дармоедов денег не напастись, мне семью кормить. Макс стоял и краснел, пока, наконец, не понял, что я «стебусь» напропалую.

— Все шутишь? Совсем не изменился, — буркнул он, когда мы, наконец, устроились за самым ближним ко входу столиком, некурящим.

— А чего мне меняться.

— Это какую тебе семью кормить? Ты же всегда был самым упорным холостяком. Мы же тобой гордились!

— Вот, и тут я всех подвел. Просто шоу сбитого летчика. Надо, кстати, снова что-то такое начать снимать. Как считаешь? Ну, рассказывай, Макс, как дошел до жизни такой и что нового в нашем болоте. Как пингвины, не улетели на юг? — я с наслаждением наворачивал свою «свинью», не ел с утра.

— А ты хорошо выглядишь, — вдруг сказал он. Я чуть не поперхнулся.

— Что, нравлюсь? Совсем вы тут вырождаетесь, братцы!

— Я рад, что ты поправился. Мы все рады. На самом деле, если хочешь. Если ты чувствуешь в себе силы, мы бы могли поговорить… у нас есть проекты.

— Макс, ты о чем? — опешил я. Он побледнел и посмотрел на меня таким взглядом, что я вдруг разом потерял аппетит. События прошлого года начали всплывать в моей памяти. И все необъяснимое, происходившее тогда, обрело очертания.

— Ты же заболел, — Макс замотал головой и побледнел еще больше. — Димка — скотина, конечно. Да и мы тоже. Не должны мы были тебя бросать. Я должен был тебе помочь. Но это жесткий бизнес, брат, мы не можем рисковать, ты знаешь. Не думай, что это было легко. Я потом переживал.

— Я не был болен, Макс. Не пойму, о чем ты. Чем я был болен? Простудой? Триппером? Каких слухов ты наслушался?

— Слушай, не беспокойся, Гришка. Я все понимаю. Еще бы ты кому сказал! Я бы и сам скрыл такое.

— Какое? — я откусил пирожок. — Что же именно Димуля тебе наплел?

— У тебя был рак легких, — выдавил из себя Макс, заставив меня закашляться. Мы сидели друг против друга, онемевшие и изумленные. Макс — подавленный и злой. Я — в шоке и ступоре. Рак легких? Никогда! Кашель — да. Если постоять в курилках «Стакана», такой кашель там звучит раз в пять минут. Пил — да, бывало. Отлеживался в Тихой Зоне. Травку мог выдуть. Рак легких? Что за чушь?

— Ты что, не был болен? — уставился на меня Макс со злой ухмылкой.

— Ни разу.

— Но… но ты так выглядел… у тебя было лицо такое… практически серое. Ты на работу приходил, будто приползал.

— Макс, тебе Димуля это сказал? Ну, давай, колись. Что я умираю?

— Да, — Макс отвернулся и достал из кармана пачку сигарет. Он закурил, и ему никто ничего не сказал. Только не здесь, не в «Стакане». Я хотел было возбухнуть, но не стал. Пусть человек посидит, подумает. Придет в себя. Мне тоже есть о чем подумать теперь. Значит, вот в чем было дело. Они решили, что я умираю. Они побоялись вкладывать деньги в потенциальный труп. Они предпочли меня заменить на Димулю, не сказали мне ни слова. Небось сидели и считали, во что им могут обойтись мои официальные больничные.

— Но как он мог?! — Макс вдруг поднял голову, глаза его метали громы и молнии.

— О, люди способны и не на такое, — вздохнул я. — Наплетут, а вы и поверите.

— Но… ты точно. — он запнулся. — Ты точно не был? Прости. Он сказал, что тебе осталось не больше года.

— Господи, как смешно! До идиотизма. Я просто пил, ты что, не помнишь? Ну, вспомни — как мы тогда квасили! Тогда все выглядели соответственно! Да и сейчас кто тут, у нас, выглядит «очень»? Даже ты, Макс, признаться честно, по утрам смотришься очень, очень нездоровым. И что, Димуля сказал, а вы взяли и сразу поверили. Просто так, без доказательств? Господи, какой бред!

— Гриш.

— Вы что, боялись, что вам придется мои больничные оплачивать?

Макс побледнел, и я с изумлением осознал, что да, именно этого они и боялись. И много чего еще, что заставило их вместо того, чтобы подойти и поговорить (что сняло бы множество вопросов), бежать без оглядки, отворачиваться и молча выдавливать человека с его места.

— Понятно. Понятно, — я отвернулся и потер виски. Внезапно я почувствовал себя ужасно уставшим. — А у меня через пару месяцев дочка родится. Я буду отцом. Слушай, Макс, ты меня правда в ваши костюмерные отправишь? А то мне восемь форм нужно. Белые офицеры времен революции. Можно дореволюционные. Все равно никто ни черта не понимает и ни в чем не разбирается.

— Гриш. Слушай, чего ты всякой чушью занимаешься? Какие, на фиг, формы? Возвращайся к нам. Мы запускаем один проект, будем делать кулинарное шоу. Приходи, посмотришь брифы, а? — Макс смотрел на меня и радушно улыбался, он готов был принять меня в свои сомнительной ориентации объятия.

— Мне бы восемь форм. Впрочем, не морочь себе голову, я их и так найду. Ну, пойду.

— Гриш… мы его уволим. Я обещаю.

— Не надо, — я покачал головой. — Мне на него глубоко наплевать. Правда.

— Если что — звони.

— Рак легких! Господи, какие же мы все тут скоты. Свиньи порядочные! В черносливовом соусе!

— Не говори. Просто не верится. — он покивал головой, а мне стало интересно, во что именно ему не верится — в подлость Кары или в то, что я ничем таким не болел. Он большой мальчик, он поверит в то, что будет нужно для дела. Так уж мы тут устроены, рабы лампы. Рабы «Стакана».

— Ладно, Макс, приятно было встретиться. Я пойду, у меня дела. Да и накурено тут. Господи, ну и дела! — я вышел из «Му-Му». Даже не вышел, а вылетел, как под давлением. Меня выбросило на поверхность, я побежал по коридору — обратно в реальный мир, через милицейский пост, на улицу, на парковку — отдышаться чистым, холодным и влажным воздухом. Кровь прилила к щекам, и вся моя жизнь вдруг предстала предо мной так ясно, так прозрачно — как картина Ренуара, без мудрствования и примесей, все точно так, как есть. Моя жизнь пуста. Все эти бесконечные хождения по коридорам, все разговоры, офицерские формы и бонго, деньги «в левую», деньги «в белую» — все пустое. Я набрал Иркин мобильный номер. Мне захотелось услышать ее голос. С устрашающей ясностью я вдруг осознал, что она — единственное настоящее, подлинное, что у меня есть. Уязвимое, сумасшедшее, родное, слабое, черноволосое, рыжее у корней. Настоящее и будущее.