Короче, я ее приобнял и спрашиваю, что случилось, а она от нас отшатывается. Так на меня смотрит, прямо мурашки по коже. И хотя у меня есть задняя мысль, что она вот-вот психанет, в глазах у нее что-то такое сумасшедшее, чего я раньше никогда не видел. Сидит она вот так вот, смотрит на меня, а потом кроит еще ту благовоспитанную физиономию, на какую только фантазии хватает, и удаляется. Я подорвался вслед за ней, в непонятках — даже не догадывался на хуй, что стряслось — а она садится на корточки у парадной и просто кладет конверт обратно на пол, типа она отматывает время назад. Я совсем охуел, как увидел, чего она творит, ё. Добило ее на хуй — ей финиш. А потом она встает как вкопанная в дверях, а я вижу как она ошалело вдыхает побольше воздуха, говорит нам спасибо-до-свидания и уходит.

Мне захотелось догнать ее, вернуть в дом, утрясти это дело — только ноги как ватные. Типа их вмазали местным. Ни за что в жизни не в состоянии пошевелиться. Просто стою вот так вот, ё, реально ниибацца парализованный. Вылупился на этот конверт на столе, и лет ниибацца сто прошло, как я подошел и взял его. Почерк смутно знакомый, хотя написано заглавными буквами. Эти заглавные буквы я узнал. Вскрываю, и меня как кувалдой по башке — глазам своим не могу поверить. Но по-настоящему, ё — это происходит со мной, здесь и сейчас. И когда смотрю снова, в голове всего одна мысль. Милли.

Морда прямо расцветает, как она меня видит. Вроде ребенка в супермаркете, когда увидела мамку, а как раз подумала, что потерялась. Передернуло меня децл оттого, как она на меня посмотрела. Вроде того, что она почему-то по-серьезке считает себя жертвой всего этого дела. Возможно, ей все-таки спалило мозги — переборщила с одним делом и потеряла ниибацца фабулу. Типа того парня, с кем наш маленький одно время тусил — Сте Ригби. Стопудово отличный парень был и все такое — приятные родители, нормальное воспитание — все в таком роде, только однажды шатался по клубам, возвращается домой и убивает своего предка. Сказал, голос в голове ему так приказал сделать. И, возможно, тоже самое случилось с Милли. Возможно, она слышала у себя в голове голоса, а сама зашла слишком далеко, чтобы попытаться им возражать.

Присаживаюсь напротив нее. Эти следующие несколько секунд я все проигрывал в мозгу с того момента, как она нам позвонила с утра, и хоть вроде все себе продумал, если воспринимать издалека, как будто я паук, зависший на потолке, но теперь-то я сижу тут, лицом к лицу с этими самыми большими, отчаявшимися глазенками, подрагивающими в орбитах. Я волнуюсь как перед концертом, ё. Билли мне всегда повторял, что я позволяю людям нисколько со мной не считаться, что мне только дай, я буду видеть во всех только хорошее. Пусть даже из них лезет реальная гадость, меня все равно подмывает присобачить им нимб над головой в надежде, что его свет от него отыщет хотя случайные вкрапления хорошего. И, кстати, он прав. Я в каждом хочу откопать хорошее. И даже если речь идет о таких, как головорезы Джеймса Балджера (и кто-кто, а эти уж реально чокнутые беспределыцики), я ловлю себя на том, что переношусь в те времена, когда они были еще зародышами, безвредными клетками, защищенными от этого огромного безумного мира и всего того отстоя, что побудили этих ребят творить вот такое зло. И сейчас все то же самое: хоть я сижу здесь и знаю очень хорошо, чего она сделала, устроила непоправимый пиздец, у меня слова в глотке застряли, все пытаюсь как-нибудь по-мирному разрулить. Сочиняю ей извинения, пытаюсь взглянуть с ее точки зрения. Просто не верится мне, что эта девчонка, которую я любил с такой охуенной и страшной силой, мое второе я, родная душа, прямо вот так взяла и врезала мне. Сам себя ненавижу, но должен это сделать.

Мимо чешет официантка со сногсшибательным лицом. Привлекаю ее внимание и спрашиваю свежевыжатого апельсинового сока. Она строит вредную гримасу и заявляет-нам, что надо идти к кассе и заказывать там. По лицу Милли проносится буря, и как только официантка отворачивается, она вскакивает, и на шее и висках у нее вздуваются вены. Я тянусь к ее запястью, такому тонкому и хрупкому в моей руке, и сажаю ее на место.

— Студентки, — плюется она, качая головой. — Ненавижу их, что пиздец.

За соседним столиком двое девушек косятся на нас, Милли агрессивно таращится на них. Они вздрагивают, вспышка страха проносится на их лицах по типу молнии, затем они возвращаются к своим кофе, притихшие и сраженные.

От всего этого инцидента у меня в горле застревает огромный сумасшедший ком. Ничто из этого не было устроено для выпендрежа. Это был реально искренний порыв. Проделано как бы на инстинкте. Она меня любит, да еще как. Поставил себя на ее место. Неохота, чтоб кто-то нас подставлял, и так всегда было. Всегда становилась на мою сторону, даже если подозревала, что я неправ. Всегда за меня вписывалась. И за нашего Билли тоже. Врезала его бывшей однажды в «Стейтс», за то что трепалась подружкам, что наш Билли ее обижает. И то же самое как раз хотела устроить той официантке — двинуть ей разок, чтобы не выставляла придурком ее лучшего друга. Ааа, не знаю я, реальное безумие творится. Что мы тут сидим. Непонятная ниибацца ирония всего этого. Что она меня так любит, что жизнь бы отдала, и при том смогла подстроить такое, что меня все равно что прикончило.

Глубоко вдыхаю и лезу внутрь кармана куртки. Достаю фотки и, не отрывая от нее глаз, даже не мигнул, ё, выкладываю их посреди стола. Сижу почти уверенный, что сейчас с ее губ сорвутся незамедлительные и слезные признания, но вместо этого она их собрала и рассматривает с довольно нахальной улыбочкой.

— Это что за порнография? — выдает она. Хмурит брови над следующими тремя картинками, а на четвертой и пятой ей на рожу наползает смущение. Она перебирает их, а когда останавливает взгляд на последней фотке — которую я приберег для максимального ниибацца эффекта — у нее на лице полный шок и ужас. Ниибацца талантливая девушка, ё — очень убедительно все изображает.

— Это ты, — заявляет она, безразлично-безразлично. — А это Сьюи, та вчерашняя девчонка. Как…?

Она снова их перебирает, задерживаясь на последней, а потом отталкивает их в сторону, типа они ничего не значат. Потом складывает руки и тянется к нам.

— Джеми — ты хоть представляешь, что прямо сейчас происходит с моей жизнью?

Ее лицо мечется между слезами и яростью.

— Тебе хоть интересно?

— Чё? — фыркаю я, не в состоянии поверить, что мне приходится слушать.

— Прости, глупый вопрос. Конечно, тебе интересно, — настаивает она. — Просто в моей жизни случилась одна вещь, от которой все изменилось, и у меня голова совершенно идет кругом. Мне кажется, будто я с ума схожу. Серьезно. У меня такое чувство, словно я теряю рассудок, Джеми, и мне пиздец страшно. Мне сейчас нужна помощь. Мне нужно… Мне нужно, чтобы кто-то объяснил мне, как поступить.

Поверить ей не могу. Будь она пацаном, я б ей врезал. Сдвигаю фотки ей под нос.

— Сегодня утром подсунули их под дверь. Адресовано Энн Мэри. Она нас бросила. Поняла, о чем я?

Она убирает локти и обхватывает их ладонями.

— Чего? Кто-то послал это дело Энн Мэри? Зачем? В смысле, кто?