Стеллио удерживал девушку в своих объятиях, наблюдая за Файей, которая искала в гравии свои копеечные жемчужины.

— Всему этому наступит конец, — повторил он, — ужасный конец.

— Я не верю. Он будто уже наступил. Она все выдержит и разрушит всех нас.

— Агонии иногда бывают длительными. А потом все распутается в один момент. Никто в это не верит, не остерегается, и вдруг все кончено. Как война — война одной женщины.

— Глупости! Против кого?

— Против мужчин, конечно. Они так жестоки, большинство из них.

— Но я, Стеллио, я? Я ее так…

Он не дал ей договорить, приложив пальцы к ее губам — ухоженные, необыкновенно длинные и нежные пальцы в перстнях.

— Это то, что у вас от мужчины, моя дорогая Лиана. — И поцеловал ее — коротко, почти незаметно. — Все закончится тогда, когда никто этого не будет ожидать.

Через мгновение он исчез.

Лиана поднялась в свою комнату. Прижавшись лбом к ставням, она долго смотрела, как тонкое тело Файи мелькает среди клумб. Ей хотелось снова подойти к подруге, извиниться, взять за руку, запутаться в ее гипюре вместо Нарцисса. Но выбора не было. Все сказано. Надо встречаться с Вентру.

Взгляд затерялся в верхушках высоких деревьев, и Лиане почудилось, что вокруг Шармаля витает что-то неизбежное. Как и Файя, мечтающая о Довиле, она вдруг тоже захотела отсюда убежать.

* * *

На следующий день Лиана уже была в Париже и позвонила Вентру. Как обычно, он говорил строгим голосом очень занятого человека, которого беспокоят из-за пустяков.

Вентру назначил встречу у себя дома, в то время как она предвкушала романтичное свидание в кафе или в тронном зале его королевства — там, откуда он правил, — в его кабинете. Файя предполагала, что ее власть распространялась и на эту территорию, и Лиане тоже захотелось отведать изысканное наслаждение от сочетания любви и денег.

Д’Эспрэ, которого она встретила накануне в парижской квартире, рассказал, что Вентру, как спрут, опутал своими щупальцами все сферы парижской деловой жизни. Каковы бы ни были пути его возвышения, с этим человеком считались; он был богаче прежних подельщиков — торговцев лимонадом и подмастерьев, удачно провернувших сомнительные сделки. Говорило само за себя уже то, что перед любым обсуждением военного бюджета депутаты из Пале-Бурбон вспоминали его имя наравне с Андре Ситроеном[62]. Успешно занимаясь военными поставками, Вентру не забыл своих пристрастий: ткани и чистокровные лошади. В то же время он опередил всех завистников, торгуя американскими колбасами. Их реклама украшала все улицы Парижа: Мистингетт, совсем в духе Сэмми[63]так разводила руками на фоне звездного флага, будто открывала объятия всем мужчинам призывного возраста от Нью-Йорка до Сан-Франциско.

Мельком Лиана вспомнила о Стиве. С тех пор, казалось, прошла вечность. Еще одна жертва Файи, во всем похожей на войну: презирающей возраст, пол, национальность. Американец был так предан ей!

Такси остановилось перед домом Вентру. Лиана вышла из машины и окинула взглядом фасад. Ей стало немного не по себе. Здесь должно произойти что-то, что она никогда не испытывала, кроме, может быть, — и это было так давно! — в объятиях Файи.

Критически оглядев себя, Лиана признала, что покрой ее костюма походит на одежду военного времени — на то ужасно благопристойное и тусклое, то, чего она сама так боялась еще в августе 1914 года. Что об этом подумает Вентру, привыкший к дезабилье Файи, к ее прошитым золотом с вырезами платьям, к окутывающим ее туманам из кисеи? Она, прекрасная Лиана из Бордо, за три года войны превратилась в «исполненную гражданского долга весталку», по излюбленному выражению патриотических журналов.

Едва лакей провел ее в салон, как Лиана еще больше смутилась. Она ожидала увидеть серьезного, строгого Вентру, работающего за письменным столом. Вместо этого он сидел на краю полудивана в несколько ленивой позе и, затягиваясь сигаретой, внимательно ее разглядывал, будто что-то подсчитывал. Руки Лианы сжались на сумочке.

— Вы очень достойно выглядите, мадемуазель де Шармаль.

Он даже с ней не поздоровался, а в мадемуазель де Шармаль вложил столько ложной церемониальности, что она еще сильнее покраснела и, гордо подняв голову, повернулась к двери.

— Да нет, останьтесь, дорогая Лиана!

Как и тогда в Бордо, он играл сейчас с ней в нежность, и так же, как там, она не противилась и села напротив него в указанное им кресло.

— Вы красивы. Но слишком пристойны! Еще немного, и наденете на палец стальное кольцо — как те женщины, чьи женихи на фронте.

Она выдержала взгляд, хотя чувствовала, что он хотел задеть ее. Надо говорить с ним прямолинейно, язвительно, открыто, чтобы сломать его беспристрастность.

— Да, я всего лишь содержанка, разыгрывающая добродетель. Но у меня мало времени, Вентру. Файя осталась одна в Шармале.

При одном упоминании о Файе он скривился:

— Думаете, с ней что-то случится? Она ведь уже большая.

Время не пощадило Вентру: он осунулся, черты лица стали резче, волосы поредели. Лиана заметила, как его пальцы подрагивали на желтом бархате дивана.

— Я вам кажусь злым, не так ли? Как в Бордо.

У него превосходная память. Он снова брал верх над нею. Она промолчала.

— Давайте выпьем вместе портвейна. Как в тот, первый раз…

Он позвонил. Последовала долгая пауза, пока они не остались наедине, с рюмками в руках. Вентру подошел к Лиане. Его лицо матового цвета было хорошо выбрито. Слегка пахнуло духами. Но, не зная почему, Лиана почувствовала в нем человека, связанного с землей, с обширными тучными полями под солнцем: его терпение, крестьянская хитрость, внезапные неистовые желания.

Вентру, скрестив руки, спросил с напускной иронией:

— Файя вас так замучила?

Она не ответила.

— Позвольте заметить, что вы себя глупо ведете, так стараясь ради нее.

— Но она же болела! И я вам поставила ее на ноги! Могли бы меня поблагодарить.

— Она бы и сама прекрасно справилась.

Тот же ответ, что и у Файи двумя днями раньше. То же нежелание вспоминать о болезни. Конечно, они избегали говорить о том, что этому предшествовало: о ребенке.

— Признайтесь, вы довольны. Теперь она изводит меня. А вы от нее избавились! Она вроде бы и не существует.

Вентру одним глотком допил портвейн.

— От Файи не избавишься. — И добавил глухо: — Во всяком случае, не таким образом. Вы понимаете, о чем я говорю.