— Очень хорошо, ты их получишь.

Бедная девушка, как и следовало ожидать, горько расплакалась. И, как всегда некстати, у окна в этот момент оказался индиец, мали.[27] Расстроенный Ронни на минуту умолк, подумав о матери и ее старческих причудах. Зачем только он позвал ее в Индию? Не стоило просить ее об одолжениях.

— Да, дорогая моя девочка, не очень это похоже на счастливое возвращение домой, — заговорил он наконец. — Не думал я, что она припасла в рукаве такой фокус.

Адела перестала плакать. На ее лице вдруг отразилось смешанное выражение облегчения и ужаса. Она едва слышно повторяла: «Азиз, Азиз».

Они все избегали произносить вслух это имя. Оно стало синонимом Силы Зла. Его называли «арестантом», «обсуждаемой персоной», «подзащитным», теперь же это имя прозвучало как первый аккорд новой симфонии.

— Азиз… я ошиблась?

— Ты переутомилась, — крикнул Ронни, не слишком удивившись ее словам.

— Ронни, он невиновен, я совершила чудовищную ошибку.

— Хорошо, но пока сядь. — Он оглядел комнату, по которой гонялись друг за другом два воробья. Она повиновалась и села, взяв его за руку. Он погладил ее по руке, и она несмело улыбнулась, а потом перевела дух, словно только что вынырнула из глубины. Она коснулась мочки уха.

— Знаешь, эхо стало тише.

— Это хорошо. Через несколько дней ты окончательно поправишься, но пока побереги себя для суда. Дас — хороший парень, да и мы все тебя не бросим.

— Но, Ронни, может быть, никакого суда и не потребуется!

— Я не вполне понимаю, о чем ты говоришь, и думаю, что ты и сама этого не понимаешь.

— Если доктор Азиз не сделал ничего плохого, то его надо отпустить.

Ронни вздрогнул, как от холодного дуновения смерти, и торопливо произнес:

— Его отпустили, но когда начался бунт, снова отправили в тюрьму. — Для того чтобы отвлечь ее, он рассказал историю, казавшуюся ему забавной. Нуреддин угнал машину Наваба Бахадура и решил покатать Азиза. В темноте он заехал в канаву, и машина опрокинулась набок. Оба вывалились из автомобиля, и Нуреддин порезал лицо о разбитое ветровое стекло. Их воплей было не слышно из-за криков правоверных. Прошло довольно много времени до того, как их наконец спасла полиция. Нуреддина отправили в госпиталь Минто, а Азиза — в тюрьму с дополнительным обвинением в нарушении общественного спокойствия. Окончив рассказ, он извинился.

— Минутку, — сказал он и вышел к телефону, чтобы позвонить Каллендару, которого он попросил как можно быстрее приехать.

— Она плохо перенесла переезд, — сказал он.

Когда он вернулся, у Аделы начался нервный приступ, правда, на этот раз он принял новую форму. Она, рыдая, прижалась к Ронни.

— Помоги мне сделать то, что я должна сделать. Азиз ни в чем не виноват. Ты же слышал, как об этом говорила твоя мать.

— Что говорила?

— Что он хороший. Я ошиблась, обвинив его.

— Моя мать не говорила ничего подобного.

— Разве? — тоном вполне разумного человека спросила она, открытая любым предположениям.

— Она ни разу не произнесла это имя.

— Но, Ронни, я слышала это собственными ушами.

— Это была иллюзия. Не могла же ты сама все это сочинить.

— Конечно, нет, это было бы очень удивительно.

— Я слышал все, что она говорила, насколько это можно было слушать. Она вообще лепетала нечто бессвязное.

— Она сказала это, когда стала говорить совсем тихо — в самом конце, когда речь пошла о любви. Я не помню, что именно она говорила, но я отчетливо услышала: «Доктор Азиз не сделал ничего плохого».

— Именно эти слова она произнесла?

— Это скорее была идея, чем слова.

— Нет, нет и нет, моя милая девочка, это настоящая иллюзия. Его имя не было произнесено ни разу и никем. Наверное, ты спутала мамины слова с письмом Филдинга.

— Да, да, именно так, — облегченно вскричала она. — Я же помню, что каким-то образом слышала это имя. Как я благодарна тебе за разъяснение. Знаешь, такие ошибки очень меня пугают. Наверное, это невроз.

— Значит, ты больше не станешь говорить о его невиновности, правда? С каждым слугой я получил шпиона. — Он подошел к окну. Мали ушел, но вместо него появились двое мальчишек. Они, конечно, не знали английского, но Ронни на всякий случай прогнал их.

— Они все нас ненавидят, — объяснил он. — После вынесения приговора все будет в порядке, я все им расскажу, и они смирятся со свершившимся фактом, но сейчас они не жалеют денег, чтобы ловить нас на обмолвках. Они буквально ждут таких замечаний, как это, чтобы потом в суде сказать, что все это дело инспирировали и сфабриковали мы — британские чиновники. Ты понимаешь, о чем я говорю.

Миссис Мур вернулась с тем же выражением недовольства на лице и тяжело уселась за карточный столик. Для того чтобы немедленно прояснить недоразумение, он без обиняков спросил мать, не упоминала ли она имени заключенного. Она не поняла вопроса, и ей пришлось объяснять его смысл. «Я не произносила его имя», — сказала она и принялась раскладывать пасьянс.

— Мне показалось, что вы сказали: «Азиз невиновен», но это было в письме мистера Филдинга…

— Конечно, он невиновен, — рассеянно сказала миссис Мур. Это был первый раз, когда она прямо высказала свое мнение.

— Видишь, Ронни, я была права, — сказала девушка.

— Ты была не права, она не произнесла его имя.

— Но она так думает.

— Какая разница, что она думает?

— Красная девятка на черную десятку, — послышалось от карточного стола.

— Она, как и Филдинг, может думать что ей угодно, но есть такая вещь, как доказательства.

— Я знаю, но…

— Я опять должна что-то говорить? — спросила миссис Мур, подняв глаза от карт. — Очевидно, да, потому что вы все время меня отвлекаете.

— Только если тебе есть что сказать.

— Как это утомительно… банально… — И так же, как когда она насмехалась над любовью — любовью! — ее ум приблизился к сыну и мисс Квестед словно издалека, из бездонной тьмы. — О, ну почему я все время что-то должна? Когда я освобожусь от вашей суеты? Был ли он в пещере, была ли ты в пещере, и так до бесконечности… и родился для нас сын, дан был нам сын… и я добра, и плох ли он, и спасемся ли мы?… И все заканчивается эхом.

— Я уже почти его не слышу, — сказала Адела и подошла к миссис Мур. — Вы убрали его, вы всегда творите только добро, потому что вы добрая.

— Я не добрая, о нет, я плохая. — Теперь она говорила тише и спокойнее, вернувшись к своим картам, и говоря, переворачивала их. — Я злобная старуха, плохая, отвратительная. Я была добра к моим детям, пока они росли, потом я встретила молодого человека в его мечети, и мне захотелось, чтобы он был счастлив. О, эти добрые, счастливые маленькие люди. Они не существуют, они — это всего лишь сон. Но я не стану помогать вам мучить его за то, что он не совершал. У зла много путей, и я предпочитаю мои вашим.