После отъезда миссис Мур жара стала на самом деле невыносимой. Она продолжала усиливаться, и преступники в тюрьме были наказаны уже температурой за 60 °C. Жужжали и захлебывались электрические вентиляторы, на занавески брызгали воду, кололи лед, а за пределами этой защиты, между сероватым небом и желтоватой землей, неспешно клубилась пыль. В Европе жизнь возрождается после холодов, и в результате у костров рождались сказания и мифы о Бальдере и Персефоне. Однако здесь, в Индии, люди укрываются от источника жизни, предательского солнца, и местная поэзия не обожествляет его, ибо разве может быть прекрасным крушение иллюзий? Люди тоскуют по поэзии и стремятся к ней, хотя порой и не признаются в этом даже самим себе; люди хотят, чтобы радость была изысканной, а скорбь возвышенной, хотят, чтобы бесконечность имела форму, но Индия не предоставляет им такой возможности. Ежегодная суматоха, наступающая в апреле, когда раздражительность и похоть расползаются, как злокачественные язвы, — это и есть ответ Индии на благопристойные надежды человечества. Рыбы устраиваются лучше; когда пруды и озера пересыхают, рыбы зарываются в ил и ждут дождей, которые освободят их из запекшейся грязи. Но люди пытаются жить в гармонии с природой круглый год, и результат такого желания становится подчас просто катастрофическим. Торжествующая машина цивилизации может в любой момент забуксовать и остановиться, словно застрявший на дороге грузовик с камнями. В такие моменты будущность англичан ничем не отличается от будущности их предшественников, которые тоже прибыли в эту страну, чтобы преобразить ее, но в конце концов стали ее покрытой слоем пыли частью.

Адела, отдав дань возвышенной интеллектуальности, снова стала по утрам молиться христианскому богу. Ей казалось, что от этого не будет никакого вреда, это был кратчайший и легчайший путь к невидимому, и так она могла несколько сгладить свои сомнения. Так же, как клерк-индус просит у Лакшми повышения жалованья, Адела просила у Иеговы благоприятного вердикта. Бог, хранящий короля, не мог не поддержать полицию. Прямо сейчас божество ее обнадеживало, хотя от прикосновений рук к лицу жгло, а воздух, которым она дышала, казалось, стоял в ее легких всю ночь. Отвлекал ее и голос миссис Тертон, гремевший из соседней комнаты: «Вы готовы, юная леди?»

— Минутку, — бормотала в ответ Адела. Тертоны приютили ее после отъезда миссис Мур. Доброта их была беспредельна, но отношение было обусловлено лишь ее положением. Именно положение трогало миссис и мистера Тертона. Адела была англичанкой, попавшей в ужасную ситуацию, и сделать для нее слишком много было просто невозможно. Никто, за исключением Ронни, не знал, что творилось у нее в голове, да и он догадывался об этом весьма смутно, ибо там, где начинается чиновник, заканчиваются обычные человеческие чувства. В минуты печали она говорила ему: «Я не доставила тебе ничего, кроме неприятностей; я была права тогда, на майдане; нам надо было остаться просто друзьями». Но Ронни протестовал, ибо чем сильнее она страдала, тем выше он ее ценил. Любила ли она его? Этот вопрос был запятнан происшествием на марабарских холмах. Именно об этом думала она, входя в ту роковую пещеру. Способна ли она вообще кого-нибудь любить?

— Мисс Квестед, Адела, поторопитесь, уже половина восьмого; пора ехать в суд.

— Она молится, — раздался голос коллектора.

— Простите, моя дорогая, не спешите… Как вам понравился чотахазри?[28]

— Я не могу есть. Можно мне немного бренди? — спросила Адела, оставив в покое Иегову.

Принесли бренди. Адела вздрогнула и сказала, что готова ехать.

— Выпейте, выпейте; неплохо закусить долькой апельсина.

— Не думаю, что это мне поможет, бурра-сагиб.

— Ты послала бренди в суд, Мэри?

— Кажется, да, и еще шампанское.

— Я отблагодарю вас сегодня вечером, сейчас я чувствую себя совершенно разбитой, — сказала девушка, старательно выговаривая слова, будто надеялась, что ее страдания уменьшатся, если она отчетливо их определит. Она очень боялась ошибиться. Вдруг то, что она сама не ощущала, неосознанно проявится в ее словах? Она тщательно репетировала свои показания с мистером Макбрайдом, по несколько раз рассказывая об ужасном происшествии в пещере, о том, как какой-то человек, ни разу к ней не прикоснувшись, тем не менее потащил ее вглубь, и так далее. Сегодня ей надо было во всех подробностях рассказать, в каком страшном напряжении она тогда находилась. Адела боялась, что упадет в обморок во время допроса, который непременно устроит ей мистер Амритрао, и подведет своих друзей.

— У меня в ушах снова звучит эхо, — пожаловалась она.

— Может быть, примете аспирин?

— У меня не болит голова, у меня в ушах отдается эхо.

Не будучи в состоянии избавить Аделу от эха, майор Каллендар сказал, что это фантазии, которым не следует поддаваться. Тертоны предпочли сменить тему. В воздухе пронесся легкий прохладный ветерок, отделивший ночь от дня. Через десять минут эта благодать закончится, но за это время можно успеть проехать по городу.

— Я точно упаду в обморок, — сказала Адела.

— Все будет хорошо, — уверил ее коллектор, и в голосе его прозвучала неподдельная нежность.

— Не упадете, вы же такая спортивная.

— Но, миссис Тертон…

— Что, моя дорогая?

— Если я все же упаду в обморок, то это должно остаться без последствий. В другом суде это имело бы значение, но не в этом. Я сказала себе: я могу вести себя как угодно, я могу плакать, говорить глупости, но должна быть уверена в приговоре, если, конечно, мистер Дас не окажется слишком несправедливым.

— Вы непременно выиграете, — безмятежно отозвался на эту сумбурную тираду коллектор, но благоразумно умолчал о том, что апелляция неизбежна. Наваб Бахадур оплачивает адвоката и скорее разорится, чем позволит погибнуть «невинному мусульманину». Замешаны в этом деле были и интересы других, менее почтенных людей. Дело может быть передано в другой суд с совершенно непредсказуемыми последствиями. Настроения в Чандрапуре менялись на глазах. Когда он подъезжал в машине на службу, то увидел след злобной глупости — какой-то мальчишка бросил камень в здание. У мечети бросали камни покрупнее. У майдана их ожидали местные полицейские на мотоциклах, чтобы сопровождать их через базар.

— Этот Макбрайд ведет себя как слабонервная баба, — процедил сквозь зубы раздраженный коллектор.

Миссис Тертон, однако, с ним не согласилась.

— Знаешь, после Мухаррама демонстрация силы не повредит; смешно делать вид, что они прекрасно к нам относятся. Они нас ненавидят, так что можно отбросить этот фарс.

— Я не испытываю к ним ненависти. Сам не знаю почему, — с грустью произнес мистер Тертон. Он действительно не испытывал к ним ненависти, ибо, если бы он их ненавидел, то должен был бы признать, что выбрал не ту карьеру. Он сохранял в душе снисходительную привязанность к пешкам, которыми манипулировал столько лет, и это должно было чего-то стоить. «В конечном счете это наши бабы устраивают здесь всякие сложности и мутят воду», — подумал он, увидев на стене длинную непристойную надпись, и под его рыцарским отношением к мисс Квестед шевельнулось возмущение. Возможно, любое рыцарство скрывает долю негодования. У здания суда стояла группа студентов — он бы поговорил с ними, если бы был один, но сейчас он приказал шоферу объехать здание и остановиться у заднего входа. Студенты принялись отпускать язвительные замечания, а Рафи (спрятавшись за товарищем, чтобы его не опознали) кричал, что все англичане трусы.