Надо смеяться… Смеяться.

Я стал замечать за собой странности. Нет-нет, да обознаюсьна улице: увижу высокого, широкоплечего человека, уверенно топающего по лужам,и у меня словно обрывается что-то внутри — «Зар!»

Но нет, все тщетно. Нет со мной Заратустры, со мной толькоего вопросы:

«Жив ли ты еще, друг мой?»;

«Пытаешься ли ты победить смерть или решил уже все-такижить?»;

«Знаешь ли ты теперь, что есть эгоист?»;

«Будешь ли ты другом Другому, оставаясь Другим и не терзаясьэтим?»;

«Знаешь ли ты, друг мой, как отличить свет от отражениясвета?»;

«Что пугает тебя, друг мой, кроме страха твоего?»;

«Готов ли ты смотреть на Солнце без темных очков иллюзий своих?»;

«Готов ли ты, друг мой, танцевать с теми, кто не боитсясмерти?»;

«Готов ли ты, друг мой, идти навстречу ко мне?»

Нельзя над этими вопросами думать. Они не для мысли, они длядействия — глупость остановят, а нужное, благодаря им, само родится. Главное —не надо глупости, не нужно суетиться.

Мы не сознаем своих действий. Мы делаем их осознанно, но этоосознанность внутри самого действия, а не в отношении этого действия. Изнутривсе хорошо, все правильно, а со стороны — глупость.

Нам кажется, что поступок наш осознан, логичен, правомерен,выверен, но это лишь потому, что у нас и прокуроры с судьями, и адвокаты сприсяжными, и даже пострадавшие с обидчиками — все заодно.

Каждый из нас преследует свои интересы, но до началапреследования следует уяснить: является ли этот интерес подлинно нашим и хотимли мы в действительности именно того, что заявляем в качестве собственногоинтереса.

Может ли месть, например, быть истинно нашим интересом? Сусладой от торжества справедливости придет и раскаяние в содеянном, цикл незавершился, он вышел на новый виток. Мстящий не думает о самом Себе, а потомуподлинно своих интересов у него нет, но только интересы страхов да глупости.

Мы словно загипнотизированные неизменно удовлетворяем свойстрах, но этот прожора ненасыщаем. Он с ловкостью меняет обличья: страхнесправедливости быстро сменяется у нас страхом под личиной угрызений совести.Мы заботимся о своих страхах, но не о самих Себе.

В наших же интересах, чтобы было нам радостно. Но радость нерождается на руинах, радость — дитя созидания. Отрицая то, что приносит намгоре, мы не строим обитель для радости нашей. Разбушевавшийся пожар губит,невзирая на лица.

Радость — птица, ее надо прикармливать, мы же отпугиваемрадость свою гневом собственным. А прикормишь ее, так она и сама поселится втвоем доме, но нельзя посадить ее в клетку. В клетке не поют, в клетке умирают.

Достигая желаемого, мы радуемся. Но кто же будет радоваться,если другому плохо? В наших же интересах, чтобы другому хорошо было. Так чтоподлинный эгоизм — это альтруизм высшей пробы.

Мужество не в том, чтобы отстаивать собственные интересы(это воинствующие идеалисты так думают), и не в том оно, чтобы отказаться отсобственных интересов (это смиренные идеалисты так думают).

Мужество в том, чтобы увидеть то, что ты действительнохочешь, не открещиваясь, пеняя на судьбу и правовые нормы.

Зачастую наши интересы не только трудно разглядеть, но истыдно признать. Мы боимся сами Себя — от этого все наши беды.

Но ведь признать — это не значит делать. Делать или нет —это каждый решает сам, это его ответственность и его жизнь. Признать — значитзакончить войну.

Мы не доверяем самим Себе, мы ошибочно полагаем, что должнысуществовать некие высшие ценности, например, честь или что-то еще в этом роде,то, что зовут «принципами». Мы их создаем, их и пестуем, но не самих Себя.

Не доверяя самим Себе, мы предаем мир, мы ведь и есть этотмир, проявляющийся через нас. Если бы мы действительно доверяли миру, то,верно, не стали бы искать несуществующего, но обрели бы наконец то, чем онполон.

Однако же мы продолжаем и продолжаем искать какие-тоценности, причем ценность свою они приобретают лишь благодаря нашим усилиям,что растрачены на все эти мытарства и поиски.

Мы не существуем сами по себе, ибо не отделены мы от мира,отдельно, а потому наши истинные интересы — это его интересы. Чего ж стыдитьсяэгоисту? Он созидает созидающееся, но не служит подобно рабу, ибо это он Сам.

Но мы ценим только иллюзию: искусственное кажется нам болееискусным, нежели настоящее; трагедии и страдания кажутся нам болеесущественными, нежели простые радости — улыбающиеся глаза и поющие губы. Это лине безумие?

Идеализм вынуждает человека отказаться от самого Себя. А«ничто» не может хотеть, потому человек становится тенью. Как же не боятьсятому, кто не имеет желания? Ненаступающий — отступает, отступающий — боится,результат очевиден.

Человек, хочешь ты любить — так люби, но что ж ты требуешьот Другого, чтобы он любил тебя? Ожидание твое — это требование, а потомунасилие — вот каково подлинное проявление твоей любви. Так ты представляешьсебе любовь?

Впрочем, мне кажется, что любить важнее, чем быть любимым,от труда больше пользы, чем от повинности. Однако действительна лишьвзаимность, если же одна сторона перевешивает, она и утопит, как бы хороша нибыла. Правило контакта никому не дано нарушать.

Человек требует к себе любви постороннего, так онотказывается любить, причем с блаженной миной «страдающего за веру». И вот ядумаю: если хочешь пострадать ты за веру, что ж страдаешь ты, что страдаешь заверу?

Нужно понимать, чего ты хочешь (любить или страдать), а непытаться хотеть за Другого (желать любви его или сострадания) — это идеализм, иничего путного из него не выйдет.

Призраки загадывают нам загадки. А разгадывать тайныпризраков — значит самому уподобиться призраку, ибо верящий в ничто самстановится ничем. В царстве теней даже свет играет дурную роль.

Мужество нужно лишь для того, чтобы убить смерть, и страх —это смерть, как я теперь понимаю. А чтобы жить, не нужно мужества, тут довольнои здравого смысла. Впрочем, может быть, его-то и следовало бы назватьмужеством?

* * *

Сегодня я снова гонялся за призраком Заратустры, но,кажется, решил загадку своей тени. А было так…

Целый день я дежурил по клинике. На группе мы без удержухохотали, подтрунивая над нелепостью собственных проблем, реакций и взглядов.На индивидуальных сеансах, правда, было не до смеха.

Из новых больных я принял молодого человека, уверенного всвоем абсолютном одиночестве, впрочем, для сироты эти чувства вполнезакономерны, хотя и вряд ли оправданны.