высокий штевень с надетым на него турьим черепом, собрались ладожские мужи лучшие.

Здесь сам князь Ратибор. Хоть и в годах князь, но по-прежнему широк в плечах, кряжист словно дуб старый.

По осанке сразу видно бывалого воина. Рядом старейшины ладожские, братья Гостомысл и Гремислав. Похожи братья, хоть и лежит меж ними семь годов. Оба высокие, сухие, с резными посохами в руках. Только у Гостомысл а борода совсем белая. Да нет у него тех морщин в углах рта, что делают лицо Гремислава таким холодным, почти надменным. Вместе с ними купец Данислав да Ярый, старый воевода. Они с Даниславом погодки. Обоим уже давно перевалило за пятьдесят. Все стоят чинно, от молодежи особо. Беседу ведут неспешно.

– Что ты не говори, Ратибор, а не лежит у меня сердце, – обратился Данислав к князю. – Не спокойно у меня на душе. Муторно, словно Див беду кличет.

– Полно, Данислав, – улыбнулся князь, – опять твои страхи. Мы и так уже месяц потеряли. Сам же видел, что из Бирки купцы прибыли.

– Так что с того, – не сдавался купец. – Что-то я не приметил у них товару особого. А вот людей у Хаварда с Гуннаром почитай сотня.

– В этом Данислав прав, – поддержал его Гостомысл. – Не нравится мне это. Не похоже, чтобы свеи на торг приплыли. Крутом ходят, высматривают, вынюхивают, а чтоб продать или купить что, этого не заметно.

– С чем они там приплыли – их дело, – вступил в разговор Гремислав. – Только того, что было при Бьерне-конунге свеям уже не удастся. Говорил я вчера с Рольфом, шурином моим, так он мне сказал, что свейскому конунгу Анунду сейчас со своими делами бы управиться, не то что в наши влезать. Сейчас за морем Варяжским все больше даны силу забирают.

– Что бы там ни было, – разгладил усы Ратибор, – а тревоги ваши напрасны.

– Оно так, князь, – продолжал Гостомысл, – может тревоги и напрасны, да осторожность не помешает. Время нынче не спокойное.

– Да уж, – добавил Данислав, – лучше бы тебе, князь, родную землю поберечь, чем искать славы на стороне.

– Не то говоришь, купец, – нахмурился Ратибор. – Сам знаешь, что долг платежом красен. Помогли нам поляне, когда у нас нужда в том была. Теперь наш черед Аскольду помочь. Не было б в нас нужды, не прислал бы князь послов. Да и не всю же дружину я забираю, – голос Ратибора снова повеселел. – Вот Ярый с малой дружиной здесь остается.

– Сколько ж гридей у тебя? – обратился Гостомысл к молчавшему до сих пор седому воеводе.

– Шесть десятков в крепости, да десяток на заставе в устье Волхова, – ответил старый кметь.

– Не густо, – проворчал Данислав.

– На свеев хватит и этого, – возразил ему Гремислав. – Да к тому же и поморяне, и даны нам помогут. У них в этом свой интерес.

– Вот, вот, – подхватил старый купец, – у каждого интерес свой. Так что в трудную минуту лучше надеяться только на себя. Ты-то молодой, – обратился он к Гремиславу, – может, забыл, что тогда приключилось? А я-то помню, два года прожил в Бирке в заложниках.

– Так то когда было, – Гремислав досадливо поморщился. – А сейчас одна Ладога пятьсот воев выставить может. Да еще поселки окрестные. Что нам смогут сделать свеи на двух кораблях?

– Чтоб воев собрать время надобно, – стоял на своем Данислав. – Да и с Ратибором в Киев почитай два ста уходит.

– Ладно, Данислав. Коли уж собрался князь, так тому и быть. И так он по нашей просьбе задержался, – обратился к купцу Гостомысл. – Не впервой же ему в поход ходить. И раньше хаживал. И ничего, стоит Ладога. И сейчас, Дажьбог даст, все хорошо будет. А тебя вон уж сыны дожидаются, – указал он Даниславу на стоящих чуть поодаль Пленко и Карислава. Купец оглядел всех осуждающе, покачал головой, махнул рукой сердито: «Э-эх, попомните мои слова, да поздно будет!» – и зашагал к сыновьям. Вместе с ним и Гремислав простился с Ратибором. Гостомысл проводил его взглядом и заговорил с князем:

– Прости, Ратибор, знаю что с женой ты еще не простился, только дело у меня к тебе есть, – Ратибор понимающе кивнул и повернулся к Ярому.

– Ну, старинушка, – положил он ему руки на плечи, – что с дружиной делать ты и сам знаешь. Пригляди тут за младшим моим, к делам дружинным его приучай. Пусть набирается ума-разума. Ежели Некраска объявится, рассуди его по закону. Ну прощай, – обнял он старого воина, – бог даст увидимся.

– Доброго пути, княже, – голос старика дрогнул. – Все справлю, как ты велишь. Прощай, – он отвернулся и зашагал в сторону кузниц, чуть сутуля широкие плечи более привычные к кольчужной броне, чем к легкому плащу. Ратибор обернулся к старейшине.

– Помнишь, князь, мы разговор вели, неплохо было бы породнить роды наши? – начал Гостомысл.

– Как не помнить, помню, – широко улыбнулся Ратибор. – Уж не передумал ли ты? – поинтересовался он шутливо у старейшины. – Или лучше моего Ратмира жениха сыскал?

– Да выходит так, князь, что сыскал, – в тон ему с усмешкой ответил Гостомысл. – Да ты не хмурься, не хмурься раньше времени. Выслушай вначале. Говорил я с Гориславой о Ратмире, не люб он ей.

– Вот так дочка у тебя, – фыркнул Ратибор, – с норовом! Кого же ей надобно? Кагана хазарского? Или, может, кесаря греческого*?

– Да нет, – улыбнулся Гостомысл, – ни каган, ни кесарь ей не надобны. А нужен ей твой младший, Вадим. Сказывала она мне, что уже и обручились они на Купалью.

– Вадим?! – Ратибор удивленно заморгал глазами, а потом весело расхохотался. – Вадим… А я его все мальчишкой считал. Ай да сын! Вот распотешил. Ну ладно, – сказал он отсмеявшись, – дело то, я думаю неспешное. Вот вернемся из Киева, тогда все и решим окончательно. Жених с невестой подрастут, – снова улыбнулся он. – Да и ты к новому зятю присмотришься. А Ратмиру я невесту в Киеве пригляжу.

Простился князь с Гостомыслом, а тут уж и жена подошла. Была Виста невысока, стройна, лицом мила. На голове кокошник жемчугом изукрашенный. На шее лунницы серебряные. Золотые колты с дивными птицами поблескивают на груди. Залюбовался Ратибор женой. Больше двадцати лет живут они вместе, уж было и девичья краса стала увядать словно осенний лист, но для Ратибора осталась она все той же ладой, как и много лет назад. Видел Ратибор женщин и краше, и милей, чего греха таить, всякое бывало в походах, но только к ней, единственной и ненаглядной тянуло его всегда. И всегда встречали его эти мягкие добрые руки, эти серые, лучистые глаза. Только сейчас они не лучились, а