Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И отец, украдкой выставивший за ее спиной поднятый большой палец, дал понять, что целиком одобряет Мишу.
Тихое домашнее счастье – вот то, что не хуже самых грандиозных побед.
* * *
Тихое домашнее счастье – вот то, на что надеялся Егор, принимая предложение Марины пожить вдвоем в квартире ее уехавшей тети. Но с домашним счастьем как-то не получалось. Похоже, таланта ведения хозяйства у Марины не было, поэтому пришлось забыть о наваристых маминых борщах и сочных мягчайших котлетах, которыми она кормила его и Димку. Да что там борщи и котлеты, Марина даже картошку поджарить не могла нормально: часть получалась горелая, часть сырая.
В общем, к концу первой недели «счастливой вольной жизни» Егор совершенно оголодал и стал втихаря под разными предлогами заглядывать домой, чтобы хоть немного отъесться маминой стряпней. Как-то она застала Егора у холодильника, где сын жадно, прямо из кастрюли, поедал суп. Мама промолчала, ограничившись тем, что многозначительно покачала головой, но Егору все равно было стыдно.
– Рано вам еще жить вместе! – говорила она, когда сын только собрался переезжать.
– Я не ребенок! – обиделся он тогда.
Но это были еще не все проблемы Егора.
После того как они собрали денег для Саши, состоялся очень неприятный разговор с Мариной.
– Ты дал на Кострова пятьсот рублей, хотя твоя стипендия всего пять с половиной? – возмутилась она. – Ни фига себе!
– Марин, – попытался объяснить Егор, – ты и не представляешь, сколько эта операция стоит!
– Ну и что?! – Она обиженно надула губки. – Не ты же ему руку ломал! При чем здесь ты?!
Ему показалось, что он ослышался. Вернее, Егор хотел бы верить в то, что ослышался, слишком бездушными, слишком чужими были ее слова.
И Марина, взглянув на его разом изменившееся лицо, поняла, что брякнула что-то не то.
– Шутка! – поспешно сказала она.
– Не слишком удачная, – глухо отозвался Егор.
– Извини! И не расстраивайся. – Марина обняла его за плечи. – Пойдем лучше домой, разогреем пиццу, зажжем свечи и отпразднуем твою стипендию!
Праздновать, тем более замороженной магазинной пиццей весьма сомнительной съедобности, Егору не хотелось, но зачем обижать Марину лишний раз. Он вздохнул и обнял девушку за талию.
* * *
Казанцев – последний гад. Я дал ему понять, что знаю о его неблаговидном поступке, и он забеспокоился, как корабельная крыса, почувствовавшая течь. Брать бы таких за шкирку и топить в сортире, а не допускать к работе с подростками. Однако пока я ничего не мог поделать, а Калинин находился в отъезде. Оставалось только ждать.
Тем временем я договорился об операции для Саши Кострова, и с деньгами решилось. Я слышал, что его отец, только что купивший квартиру для себя и своей молодой любовницы, уже серьезно метящей в жены, продал новообретенную жилплощадь, чтобы вылечить сына. Вот так, бедами, и проверяются истинные чувства людей. Кстати, с любовницей Костров-старший расстался – она не смогла простить ему продажи их будущего семейного гнездышка. В общем, в том плане все налаживалось. Саша вместе с отцом отбыл в клинику, а мы остались ждать результатов, надеясь на благополучный исход. Я верил в своего врача: он настоящий кудесник.
Как бы там ни было, жизнь продолжалась, «Медведи» активно готовились к предстоящим соревнованиям, а я волновался за их успехи и продолжал налаживать отношения с Юлей.
Впрочем, с этой стороны меня ждал весьма неприятный сюрприз. В город приехал некто господин Белов, отец Ольги Беловой, некоторое время проработавшей у нас пресс-секретарем, той самой Оли, в которую влюблен Антон Антипов… И, судя по всему, этот Белов и Юля тоже нашли темы для общения. Я несколько раз случайно видел их вместе, и мне показалось, будто они держатся друг с другом не как чужие люди.
Но хуже всего было то, что Юля мне врала, скрывая встречи с ним. Неужели я в ней ошибся?.. Я чувствовал себя преданным, словно получил удар в спину. Последней каплей стало то, что я, заглянув к Антиповым, застал в гостях у Юли Белова. При моем появлении он сразу ушел, а вот Юля заметно смутилась.
– За дочку переживает. Все никак не успокоится, – сказала она, хотя я не задал ни одного вопроса. И ее руки, выдавая смятение, теребили край кофты.
Она лгала, и лгать у нее получалось плохо.
Честно сказать, я ужасно устал – от постоянной борьбы, от бесплотных надежд, я устал стучаться в закрытые двери и искать солнце на хмуром грозовом небе. Не судьба – значит, не судьба. Ничего, сцеплю зубы и переживу – и не такое переживал. И то, что сердце болит, тоже не страшно. Сердце – такой же орган, как то же колено, и к его боли можно притерпеться. А потом станет легче. Не забудется, нет, но все же полегчает. Время не лечит, но оно присыпает раны пылью.
Буквально на следующий день после того, как Алина помогала Пономаревым делать ремонт, к папе заявились какие-то люди, объявившие, что наняты клеить у нас обои. Постепенно выяснилось, что инициатором этого благородного поступка выступила Алинина мама, решившая таким оригинальным способом если не сократить время общения дочери с неблагонадежным хоккеистом, то хотя бы избавить ее от встреч с его отцом-алкоголиком.
Мише было крайне неприятно, но он все же пошел к Алининой маме, чтобы поговорить с ней об этом. Он застал ее на улице, когда женщина возвращалась из магазина с двумя большими пакетами. Тут было, конечно, не до разговоров, поэтому Миша предложил свою помощь. Вместе с Викторией Олеговной он вошел в лифт и… тот остановился между этажами.
«Приехали! – мелькнуло в Мишиной голове. – Это точно!»
В лифте было душно, и у Алининой мамы начался приступ клаустрофобии. К счастью, Миша знал, как с этим бороться. Вытряхнув из одного пакета продукты, он протянул его Виктории Олеговне.
– Дышите! – велел он ей.
– Зачем?! – она была на грани истерики.
– Дышите в пакет, вам станет легче, – настойчиво повторил Пономарев.
И эта надменная суровая женщина вдруг его послушала.
– Спасибо, – слабым голосом произнесла она, когда ей стало лучше, – помогло…
– У меня мама врачом была, – объяснил Миша, в сотый раз нажимая кнопку вызова диспетчера.
– Терапевтом? – спросила Виктория Олеговна, очевидно, просто из вежливости.
– Нет, хирургом, во Второй клинике работала.
– Во второй? – голос Алининой мамы подозрительно дрогнул. – Что-то я там Пономареву не помню.
– У мамы осталась девичья фамилия – Савельева… О, кажется, диспетчер отвечает!.. – обрадовался Миша, услышав наконец из динамиков шуршание.
– Татьяна Андреевна Савельева – твоя мать?! – перебила его Виктория Олеговна, похоже, напрочь, забывшая и о своей клаустрофобии, и вообще о том, что они находятся в лифте. – О господи! Как тесен мир! Она оперировала моего отца и буквально вытащила его с того света!