серьезного труда делом, как строительство коалиции. Подход, который отстаивал Госдепартамент, – отнюдь не менее трезвый и к тому же более взвешенный и менее рискованный – в тот момент оказался ненужным

Смена режима в Ираке стала решающим испытанием подхода администрации к ответу на теракт 11 сентября. «Талибан» был повержен слишком быстро и слишком легко. С точки зрения таких «ископаемых консерваторов», как Дик Чейни и Дон Рамсфелд, сигнал, посланный Афганистану, был мерой необходимой, но далеко не достаточной. Чтобы сдержать врагов в регионе, где понимали только язык силы, требовался другой, более мощный удар. Такие неоконсерваторы, как заместитель госсекретаря Пол Вулфовиц и заместитель министра обороны Дуг Фейт в Пентагоне, восприняли насильственное свержение Саддама не просто как сигнал террористам, но как возможность создать в Ираке демократическую модель, начать преобразования в регионе в целом и утвердить американскую гегемонию через 10 лет после окончания холодной войны, отказавшись наконец от наивной веры в добрые плоды мирного сосуществования.

События 11 сентября изменили мировоззрение президента Джорджа Буша – младшего. Он утратил способность оценивать ситуацию сквозь призму реализма, как в первые месяцы своего пребывания в президентском кресле. Сгорающий от нетерпения, гордый своей решительностью, президент считал, что политика сдерживания в отношении Саддама слишком пассивна и не отвечает требованиям текущего момента. После событий 11 сентября поле нашей внешней политики, для которой мы отстаивали обширную повестку, мгновенно сузилось, сжалось до точки. Единственной целью стало свержение Саддама. То же самое произошло и с полем, на котором происходили наши бюрократические игры. Пауэлл оказался в изоляции: антагонисты в Белом доме и Пентагоне считали его слишком независимой и популярной фигурой, его подход – слишком нерешительным, а Бюро по делам Ближнего Востока – прибежищем пораженцев и паникеров, способных лишь выдавать мрачные прогнозы. В Вашингтоне, где привыкли к склокам, грызне и выяснению отношений между политиками, давно ничего больше не вызывало таких раздоров и противоречий, как принятие решения о войне в Ираке.

* * *

После событий 11 сентября мы с коллегами продолжали считать, что вполне способны сдержать Ирак и избежать войны. Мы опасались, что необдуманная, не поддержанная международным сообществом война, нацеленная на свержение Саддама, станет грубой внешнеполитической ошибкой. Однако мы не возражали напрямую ни против поддерживаемой обеими партиями политики, которая должна была привести к смене режима, ни против возможного более серьезного применения силы для достижения этой цели в будущем. Но, видя, с каким рвением идеологи войны били в свои барабаны, мы пытались остудить их пыл и направить обсуждение в менее разрушительное для нашей страны русло. Никто из нас не питал иллюзий относительно Саддама и рисков для региона, создаваемых его режимом в долгосрочной перспективе. Жестокость лидера Ирака полностью оправдывала каждое слово осуждения международным сообществом и остракизм, которому оно его подвергло. Однако мы не видели серьезной непосредственной угрозы, которая оправдывала бы войну. Хотя большинство из нас подозревали, что Саддам тайно хранит остатки запасов оружия массового поражения, это трудно было доказать, к тому же он всегда тщательно маскировал свои намерения, чтобы обмануть и запугать врагов в регионе и внутри страны. Иракские запасы обычных вооружений были уничтожены в ходе операции «Буря в пустыне», а экономика была почти полностью разрушена после 10 лет санкций и нескольких десятилетий бездарного руководства.

В результате в регионе никто не считал проблему устранения Саддама требующей безотлагательного решения и почти не проявлял заинтересованности в поддержке применения против него военной силы. «В свои 74 года Мубарак по-прежнему считается уважаемым и осторожным лидером, глубоко озабоченным стабильностью внутри своей страны и в регионе», – сообщал я в одной из телеграмм после беседы с президентом Египта. Он неоднократно предупреждал меня о сложном устройстве иракского общества, о том, что после свержения Саддама мир станет непредсказуемым, а также о негативных последствиях возможного использования силы для региона[67].

– Бёрнс, – сказал мне египетский президент, – вы не должны недооценивать количество проблем, которые способны создать вам эти иракцы. Они всю жизнь только и делают, что организуют заговоры друг против друга.

На большинство лидеров других арабских стран намного более сильное впечатление производили фотографии палестинцев, убитых на Западном берегу реки Иордан, и истории о тяжелых условиях, в которых из-за санкций оказалось гражданское население Ирака, чем возможность нападения Саддама в ближайшее время. Международное сообщество в целом также почти не считало эту угрозу вероятной. Даже в Лондоне, где премьер-министр Тони Блэр был полон решимости солидаризироваться с президентом Джорджем Бушем – младшим после событий 11 сентября, не сомневались, что поиск законных оснований для отстранения Саддама от власти потребует слишком много времени и сил.

Мы в Государственном департаменте сначала тешили себя надеждами на то, что наши аргументы будут услышаны. До 11 сентября в новой администрации время от времени проходили долгие и трудные межведомственные дебаты по проблеме Ирака. Это было нечто вроде бюрократической пытки – на таких совещаниях обычно горячо обсуждаются проблемы, решать которые мешает либо отсутствие срочной необходимости, либо нехватка политической воли. Гражданские чиновники из Пентагона, все чаще солидаризируясь с растущей и становящейся все более независимой командой вице-президента, отвечающего за вопросы национальной безопасности, требовали принятия более радикальных мер против Саддама, и прежде всего создания зоны безопасности в южном Ираке наподобие той, которая существовала для курдов на севере. Такая зона могла бы стать стартовой площадкой для иракской оппозиции и ее борьбы за свержение Саддама. Большинство таких идей наталкивалось на очевидные проблемы: отсутствие признанных международным сообществом законных оснований для подобных действий; отсутствие энтузиазма в регионе; потенциальные военные последствия и альтернативные издержки с учетом других приоритетных задач, стоящих перед администрацией Джорджа Буша – младшего на раннем этапе его правления.

Самым изворотливым и активным (и наименее заслуживающим доверия) представителем иракской оппозиции, выступающей за американское вмешательство с целью свержения Саддама, был Ахмад Чалаби. В первый раз я встретился с ним в Аммане в начале 1980-х. Он был гражданином Ирака и происходил из имеющей хорошие связи багдадской семьи. После прихода к власти Саддама Чалаби бежал в Иорданию, где управлял банком Petra в Аммане, став крупной рыбой в сравнительно мелком пруду иорданского высшего общества. В 1990-е гг. ловкий и хитрый Чалаби утвердился в качестве одной из важнейших фигур среди высланных из страны иракских оппозиционеров, базирующихся главным образом в Лондоне, но тративших все больше времени на окучивание Конгресса. В 1992 г. он возглавил крупнейшую зонтичную оппозиционную структуру – Иракский национальный конгресс (ИНК) и стал одним из главных архитекторов Закона об освобождении Ирака.

Этот человек буквально фонтанировал идеями и был неиссякаемым источником информации, по бóльшей части высосанной из пальца, но неизменно подаваемой с энтузиазмом прирожденного заговорщика.