Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Принципиальное устранение меня от общения с Союзом никогда не имело места. Летом 35 года мне было заявлено: «Мы вас не считаем врагом, ни в чем не упрекаем, но не знаем, как относится к вам писательский центр, а потому воздерживаемся от дальнейшего сотрудничества». После этого Союз рекомендовал меня (протоколом правления) на работу в городской театр.
Считаю нужным прибавить, что моя работа по другим линиям (театр, радиокомитет) не вызвала никаких общественных осуждений и была неоднократно и серьезно использована после соотв‹етствующей› политической проверки. Пресеклась она моей болезнью.
Называя три фамилии (Стефен, Айч, Мандельштам), автор статьи от имени Союза предоставляет читателю и заинтересованным организациям самим разбираться: кто из трех троцкист. Три человека не дифференцированы, но названы: «троцкисты и другие классово-враждебные элементы».
Я считаю такой метод разоблачения недопустимым.
В результате меня позорят не за мою прошлую вину, а за то положительное, что я пытался сделать после, чтобы искупить ее и возродить себя к новой работе.
Фактически мне инкриминируется то, что я хотел себя поставить под контроль советской писательской организации.
О. Мандельштам
Ставскому это письмо не попало, оттого и сохранилось в архиве. Но, как знать, может, предыдущее или телефонный разговор и возымели некоторую силу. Во всяком случае, вместо естественного в таком случае нового приговора им было разрешено покинуть место ссылки. 13 мая 1937 года Осип и Надежда Мандельштам уехали из Воронежа в Москву. Впереди у О.М. оставалось всего лишь полтора года жизни, лишь один неполный год свободы, скитаний и мытарств.
И вовсе не недоразумением были те проклятия и угрозы, что неслись вслед за О.М. из Воронежа. В первом же выпуске сборника «Литературный Воронеж» (подписан к печати 4 ноября 1937 года) его имя и образ были задеты сразу в двух произведениях. Первое – это гневная отповедь Григория Рыжманова, созданная им еще в декабре 1936 года:
В том же сборнике – в обзоре «Воронежские писатели за 20 лет» – Н. Романовский и М. Булавин сочли необходимым рассеять сомнения О.М. в том, троцкист ли он: «Пользовавшиеся поддержкой врагов народа, прибывшие в 1934 году в Воронеж троцкисты Стефен, Айч, Мандельштам, Калецкий пытались создать сильное оцепление писательского коллектива, внося дух маразма и аполитичности. Попытка эта была разбита. Эта группа была разоблачена и отсечена, несмотря на явно либеральное отношение к ней бывших работников Обкома (Генкин и др.), которые предлагали воспитывать эту банду. Особо тяжелые условия для писательского коллектива были созданы бухаринским шпионом Рябининым и его приспешниками».
Полку троцкистов на сей раз прибавилось – их уже четверо. Четвертый – Павел Исаакович Калецкий (1906–1942), высланный в Воронеж из Москвы в 1933 году. Здесь он читал в пединституте курсы по фольклору, древнерусской литературе и литературе XIX века, одновременно работая в школе и редактором в издательстве «Коммуна»; печатался в газете «Коммуна», журнале «Подъем» и других изданиях. Из Воронежа он уехал в Ленинград в июле 1935 года.
У его дочери Т.П. Калецкой сохранились некоторые отцовские документы, и в них встречается имя О.М. Так, в письме к своему другу М.А. Гецову от 17 января 1935 г. П.И. Калецкий писал:
…Ты спрашиваешь о Мандельштаме? Рассказывать о нем надо много и долго. Очень умный, путаный человек, с гениальными, иной раз, высказываниями, говорящий о стихах как о своем хозяйстве, практически неумелый – как ребенок, вспыльчивый, взрывающийся, как бомба при мельчайшем споре – он очень трудный и обаятельный человек.
Иной раз его замечание – это чистый клад, над которым надо сидеть и сидеть, иной раз остроумный афоризм, которым прикрывается всё же бессодержательность.
Живет он неважно, хотя ему в лечении идут навстречу. Числится он консультантом при «Подъеме» и получает жалованье. Его, по существу, жалко, впрочем, он и сам в этом виноват.
Встречи с ним бывали интересны и представляются ярким пятном на фоне серости человеческого материала в Воронеже.[329]
Но особенно красноречива выдержка из письма П.И. Калецкого ответственному секретарю Ленинградского отделения ССП, возможно, написанного в ответ и на вышеприведенные нападки Н. Романовского и М. Булавина:
Из перечисленных в письме лиц, с которыми я был якобы связан, я был знаком со Столетовым, который работал в ССП с начинающими писателями и печатался в органах ССП, и с Мандельштамом. С последним я познакомился ближе в последние месяцы моей жизни в Воронеже, когда он и его жена оказались единственными людьми, которые оказали мне большую и добрую человеческую поддержку во время болезни и при смерти моей жены, в то время как никто из моих воронежских коллег по ССП не счел нужным заинтересоваться моим положением, и за эту поддержку я Мандельштамам глубоко и искренне благодарен.[330]
Будучи очень общительным по природе человеком, О.М. в воронежской ссылке столкнулся с острейшим дефицитом человеческого общения. Из-за его ссыльного статуса многие побаивались, как сказал один артист воронежского Большого советского театра, «прислоняться» к нему, а в конце, когда появились эти чудовищные обвинения, многие стали от него просто шарахаться. Известен случай, когда один довольно известный университетский профессор-философ[331] просто испугался знакомиться с О.М., полагая, – и, наверное, резонно, – что это небезопасно.
