Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Всех остальных брали в 1938 году: 4 января – В.А. Зоргенфрея[337], 10 января – поэта С.М. Дагаева[338], в ночь с 3 на 4 февраля – Ю.И. Юркуна[339], 5 февраля – Г.О. Куклина[340], 11 февраля – Ю.С. Берзина[341], 14 февраля – Д.И. Выгодского[342], 15 февраля – А.М. Шадрина[343], 19 марта – Н.А. Заболоцкого[344], 20 марта – Е.М. Тагер[345] и 23 апреля – А.А. Энгельке[346].
У этого сугубо ленинградского дела была солидная московская подкладка. Начать с того, что москвичом был один из «руководителей» заговора – Эренбург (даром что пропадал в Париже). На допросе, состоявшемся 25 ноября 1937 года, В. Стенич прямо «сказал», что их группа носила смешаный московско-питерский характер и «объединяла наиболее реакционную часть литературных работников, враждебно настроенных к советской власти. В нее входили Олеша, Никулин, Дикий, Бенедикт Лившиц, Николай Чуковский и я». Он признал, что разговаривал в ресторане о политике с Олешей, вызывавшемся лично убить Сталина[347].
Постепенно в протоколах начало мелькать и имя О.М.[348] Впервые – 11 января 1938 года, во время второго допроса Лившица, когда он, называя немало имен, раскрывал «механизм» писательской контрреволюционной организации, направляемой из Парижа Кибальчичем (Виктором Сержем)[349]. Свою «активную троцкистскую деятельность» Кибальчич развернул еще в период 1929–30 гг., «устанавливая связи с наиболее реакционной частью ленинградских писателей»[350].
Весьма существенно, что и сам Кибальчич на собственном допросе от 7 марта 1933 года, будучи спрошен следователем о своих литературных связях, сказал:
Знаю многих писателей в Москве и Ленинграде. Почти ни с кем не встречаюсь регулярно. Среди писателей, более близких моих знакомых: Н.Н. Никитин (встречались часто в 1929–30 гг., теперь реже, даже редко); Б.К. Лившиц, с которым меня сближает его хорошее знание французского языка; К. Федин, Б. Пильняк, О.Э. Мандельштам, Б.М. Эйхенбаум, К.А. Большаков – со всеми встречи теплые, дружеские, но редкие.[351]
Аттестуя Л.М. Эренбург «троцкистским эмиссаром», напрямую связанной с Кибальчичем, Лившиц помянул и О.М.:
Уже первая встреча с ней в 1935 г., с глазу на глаз, убедила меня в том, что я имею дело с человеком антисоветски настроенным. Ее возмущало отношение советской власти к писателям, в частности, «расправа» с Мандельштамом (он был тогда арестован и выслан за контрреволюционную деятельность). Она очень горячо говорила о том, что «у вас в СССР никто не может выражать откровенно своих мыслей».[352]
Отвечая на вопрос следователя о террористическом характере их (то есть заговорщицкой) организации, Лившиц сказал:
Призывом к террору были и стихи Мандельштама, направленные против Сталина, а также те аналогии, которые я проводил, сравнивая наши годы с 1793 годом и Сталина с Робеспьером.
В 1937 году у меня дома собрались Тихонов, Табидзе, Стенич, Юркун, Л. Эренбург и я[353] . За столом заговорили об арестах, о высылках из Ленинграда. Тициан Табидзе сообщил об аресте Петра Агниашвили, зам. пред‹седателя› ЦИК Грузии, близко связанного с Табидзе. Далее разговор перешел к аресту Мандельштама, которого Табидзе также хорошо знал. Тихонов сообщил, что Мандельштам скоро должен вернуться из ссылки, так как заканчивается срок, на который он был осужен.[354]
Следующее упоминание О.М. – 31 января 1938 года, на допросе поэта С.М. Дагаева. Дагаев показал, что посещал совещания у Тихонова, где бывали почти всегда одни и те же участники организации: Бенедикт Лившиц, Вольф Эрлих, приезжавший из Москвы Павел Антокольский, жена Тихонова – М.К. Неслуховская и другие. Помянул Дагаев и О.М.: в марте 1937 года Тихонов собирался послать ему в ссылку 1000 рублей, будто бы «для развертывания антисоветской работы»[355].