— Все, прибыли мы к Лукичу любимому, — Вера крутанула ключ в замке зажигания лимузина.

Я думал: встретит нас сейчас скрюченно-сгорбленный, весь в сединах-морщинах немощный столетний почти дед. Но из дверей дома по широким ступенькам крыльца нам навстречу шагал вниз босыми ногами стройный, русоволосый, чисто выбритый сильный сударь — в легкой черной рубашке с пояском и в черных же брюках.

Вера выскочила из машины, бегом кинулась к нему и повисла у него на шее, задрав ноги. Они троекратно расцеловались в щеки. Я выбрался из лимузина наружу. Вера прильнула к груди Тихона Лукича. Он погладил ее по спине:

— Подлая ты, Верочка, редко старика радуешь. Когда счастье мне привалило видать тебя последний раз?

— Лукич любимый, — подняла голову Вера. — Но ты ж втравил меня в коммерцию. Я кручусь-верчусь и сил приехать подышать с тобой соснами не остается.

Обняв Тихона Лукича за плечи, Вера уставилась на меня:

— Позволь, Лукич, представить давнего моего друга — журналиста Николая Анисина.

Он, тихо-нежно отстранив Веру, ступил ко мне и протянул крепкую руку:

— Здравствуй, мил друг Никола. Я тебя знаю. Кое-что из того, что ты пишешь, — мне запомнилось.

Глаза у Тихона Лукича были синие-синие. Точь-в-точь как у Веры.

По ступенькам крыльца из дома вышла высокая старуха в белом платке и длинном цветастом платье. Она обняла Веру, поклонилась мне и обратилась к Тихону Лукичу:

— Дядь Тихон, стол сразу накрывать?

Он кивнул:

— Да, Катюша.

И повел нас с Верой к беседке в соснах. Там он, на меня глядючи, молвил:

— Моя племянница Катя, мил друг Никола, родилась от дворян. Но выросла в крестьянской семье и разносолы стряпать не приучена. На обед она нам подаст суп из грибов, мной вчера собранных, жареных карасиков, на рассвете нынче мне в нашем пруду попавшихся, и море зелени с открытых солнцу моих теплиц.

На деревянный сосновый стол в беседке племянница Тихона Лукича, которая выглядела гораздо старше, чем он, сначала выставила салаты и бутылку французского вина 1945 года рождения. Наполнила вином фужеры и удалилась. Сидевшая рядом с Тихоном Лукичом Вера боднула его головой в плечо:

— Лукич любимый, Николай по первому диплому твой коллега — историк. Он, крестьянин из брянской деревни Нижние Авчухи, умудрился даже пробраться в аспирантуру истфака Московского университета. Но потом изменил Музе Истории — Клио. Перевелся на факультет журналистики МГУ и переквалифицировался в словесного фотографа современности. Но вероломная Клио все-таки его иногда соблазняет. И сейчас ему приспичило изготовить для газеты историческое произведение — беседу с тобой как с призраком из сталинского Кремля.

Я поддакнул Вере. Прищурив синие глаза, Тихон Лукич развел руками:

— Рановато, мил друг Никола, ты ко мне пожаловал. Мной написана книга. В ней — не только тайны эпохи Сталина. В ней — подноготная политики троцкистов Хрущева и Брежнева. В ней — истинные лица оборотней Андропова и Горбачева. Книга моя — на жестком диске компьютера. Публиковать ее я пока не намерен. Сигнальная ракета не выстрелила. И прости, мил друг Никола, разглашать никому неведомое в вашей газете я тоже не буду. Время выступать в прессе для меня еще не наступило.

— Но, — я заговорил, — зачем скрывать от читателя ему, читателю, предназначенное?

— Вопрос разумный — абстрактно разумный, — чуть вздернул брови Тихон Лукич. — Факты из моей книги — бомба. Они должны взорвать горы лжи о Сталине и раскрыть — кто виноват в катастрофе созданной им великой Советской Цивилизации. Но в пропаганде России все еще господствуют щелкоперы — по заказу или по недомыслию извращающие нашу довоенную и послевоенную историю. Книгу мою, мил друг Никола, щелкоперы сейчас или замолчат, или опошлят-обсмеют. А эти факты должны прогреметь — в главных средствах массовой информации. Прогреметь, как очищающий воздух гром. Потеснят щелкоперов — я опубликую свою книгу и начну давать интервью журналистам. Ты, если захочешь, станешь первым из них.

— Ну а не для печати хоть один факт из вашей книги вы можете привести?

— Запросто. Расстрелянные в 1937—1938-м пламенные революционеры из так называемой ленинской гвардии — крупные воры. Они, коммунисты-интернационалисты, они, зиновьевы-апфельбаумы, каменевы-розенфель- ды, пятницкие-тарсисы, до 1935-го умыкали из России на Запад деньги и ценности, передавали их там родственникам и доверенным лицам и, таким образом, составили себе очень приличные капиталы. Тебе, мил друг Никола, это известно?

— Известно мне о фирмах — в США и Англии — "Ам- торг" и "Аркос" и о том, что им после Гражданской войны тайно сплавляли из России уйму драгоценностей.

Известно мне, что эти фирмы успешно продавали в Америке и Европе накопленные в нашей стране за столетия золотые изделия, бриллианты, коллекции нумизматики и картин.

Известно мне, что из "Амторга" и "Аркоса" сотни миллионов марок, франков, фунтов стерлингов и долларов через бюро Коминтерна за советской границей ежегодно передавались коммунистическим партиям Запада.

Но сведений о личном обогащении уничтоженной Сталиным ленинской гвардии я не обнаружил в книгах ни историков, ни мемуаристов.

Сергей Есенин в 1923 году вложил в уста своего поэтического героя, не смирившегося с властью пламенных революционеров, слова:

Мне хочется вызвать тех,

Что на Марксе жиреют, как янки.

Мы посмотрим их храбрость и смех,

Когда двинутся наши танки.

Стихи Есенина ценили некоторые деятели в ЦК партии и правительстве. На встречах со своими власть имущими почитателями поэт мог услышать: расходы разоренной двумя войнами России на западные партии Коминтерна — огромны. И это, не исключено, натолкнуло его на мысль: а бескорыстно ли транжирят достояние страны самые влиятельные деятели Политбюро ЦК — Троцкий, Каменев, Зиновьев, Бухарин? А не ведут ли они, распространяя идеи коммунизма по всему миру, собственный бизнес — не жиреют ли сами на Марксе, как янки-буржуа?

Версия поэта Есенина о капиталах главных комму- нистов-интернационалистов за минувшие восемьдесят с лишним лет так и осталась версией. Подтверждения ей историки не нашли…

— И не найдут, — странно как-то улыбнулся Тихон Лукич, — бизнес ленинской гвардии на Марксе можно доказать только документами. А таких документов в архивах нет. Они в марте 1953-го перекочевали из служебного кремлевского сейфа в мой личный и в отличном состоянии сохранены до сего дня. Я тогда совершил преступление — похитил секретные бумаги, поскольку опасался, что при захвате власти троцкистами Хрущевым и Маленковым их уничтожат.

— И какими же документами вы располагаете?

— Их два вида. Первый — копии писем пламенных революционеров за границу к тем, кто получал от них и лично для них деньги, драгоценности из СССР, предназначенные партиям Коминтерна и комитетам Профинтерна. Второй — отчеты спецгруппы личных сотрудников Сталина — финансистов и террористов, которые обеспечивали возвращение уворованных денег — как поставками в нашу страну машин и оборудования с Запада, так и наличной валютой.