Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Джулия казалась такой смущенной, что я дрогнувшей рукой поднял лампу, чтобы лучше разглядеть свою жену. Она закрыла лицо ладонью и быстро натянула на себя простыню. Однако я не мог не заметить, что под левым глазом Джулии темнеет синяк, а на белых плечах краснеют узкие полосы, словно кто-то исполосовал ее тонкой розгой.
С ужасом я силой сорвал с жены кусок ткани, в который она куталась, и обнаружил, что под простыней Джулия совершенно голая — и вдобавок дрожит от страха. Все ее тело было в багровых пятнах, точно ее кто-то искусал — или же она заболела вдруг какой-то жуткой заразной болезнью.
— Что это? — закричал я, потрясенно глядя на жену. — Ты занемогла? Или тебя кто-то избил? Откуда у тебя на теле эти странные красные пятна? И не замерзла ли ты, лежа голышом под одной только тонкой простынкой в этой холодной комнате?
Джулия тут же принялась стонать, всхлипывать и жаловаться:
— Никогда не видела более злобного и подозрительного человека, чем ты, Микаэль! Не успел ты и порога переступить, как уже набросился на меня с упреками и стал обвинять во всех смертных грехах. Я лежу, вся в синяках, и меня трясет с ног до головы, ибо, не замечая от горя и забот ничего вокруг, я поскользнулась и упала с этой проклятой лестницы, когда торопилась на пристань, чтобы посмотреть, не видно ли твоей лодки. Упав, я ударилась лицом о порог, а потом скатилась по ступеням до самого низа и лишь чудом не переломала себе всех костей. Неудивительно, что я теперь вся в ссадинах и кровоподтеках, — сам ведь знаешь, какая у меня нежная кожа! К счастью, Альберто был дома и помог мне, почти потерявшей сознание, добраться до ложа. А когда он ушел, я едва успела раздеться и осмотреть следы ушибов, как ты, рыча, словно дикий зверь, ворвался ко мне в комнату. Впрочем, тебя никогда не заботили мои чувства и ты не думал о моих страданиях.
Она говорила так быстро и взволнованно, что я не мог вставить ни слова. Поскольку сам я множество раз, особенно — немного выпив, спотыкался на скользких мраморных ступенях, у меня не было ни малейших оснований не верить Джулии. А потому я лишь безумно обрадовался, что она так легко отделалась.
Но какой-то самой трепетной частичкой сердца своего я почувствовал в тот вечер страшную, обжигающую правду, хоть и не решался еще признаться в том — пусть даже только самому себе. Ведь человек обычно видит то, что хочет видеть... И легко закрывает глаза на то, что видеть не желает.
Когда я уже вымолил у Джулии прощение за то, что напугал ее и вообще вел себя, как дикарь, Альберто принес в альков фруктов и вина и пригласил в покои моей жены Абу эль-Касима, ибо несчастная Джулия не могла подняться с ложа.
Торговец был страшно зол; этим вечером Джулия позволила русской кормилице вместе с другими слугами отправиться в город и посмотреть на то, как празднует Стамбул победу султана.
Разочарованный Абу немного покружил по комнате, а потом ушел искать в закоулках Галаты свою избранницу, чтобы охранять ее честь.
Я вовсе не жалел, что Абу эль-Касим покинул мой дом, ибо остался наконец наедине с Джулией. Джулия не оспаривала моих супружеских прав, хоть и твердила, печально вздыхая, что у меня просто нет сердца, если не чувствую я никакой жалости к ее измученному телу. Но кровь моя, подогретая вином и тайными подозрениями, забурлила, и я уже не мог совладать с собой. Джулия же все более благосклонно принимала мои ласки и в конце концов даже начала слабо отвечать на них, словно в страстных моих объятиях успокоилась и забыла о пережитом страхе.
Невинным голоском она то и дело спрашивала меня, люблю ли я ее по-прежнему. Я же, хрипя и задыхаясь от наслаждения, вынужден был признать, что люблю лишь ее одну и никакая другая женщина на свете не может дать мне столько счастья.
Наконец я упал на ложе, не переставая ласкать ее белоснежное тело, она же начала нежно упрекать меня:
— Хороший же ты отец, Микаэль! Ты ведь даже не спросил о своей дочери! Неужели ты и правда не хочешь взглянуть на Мирмах? Неужели не хочешь посмотреть, как она спит? Ты просто не представляешь, как она выросла и похорошела за это время!
Не в силах больше сдерживаться, я ответил:
— Нет, нет, не хочу ее видеть и даже думать о ней не желаю! Пусть о ней заботится Альберто. Я же мечтаю лишь об одном — забыть в твоих объятиях обо всех заботах и тревогах, надеждах и устремлениях, прошлом, будущем и всех моих чудовищных разочарованиях. Я люблю только тебя и ничего не могу с этим поделать!
Услышав пылкие слова мои, полные боли и отчаяния, Джулия резко приподнялась на локте. Лицо ее раскраснелось, а возле губ залегла какая-то странная жесткая складка. Женщина пристально смотрела на меня в желтом свете ночника. Но я уже научился притворяться и скрывать от нее свои мысли и чувства, а потому в следующий миг она пожала своими белыми плечами и проговорила, спокойно укладываясь рядом со мной:
— Ты несешь удивительную чушь, Микаэль. Разве можно забывать из-за меня собственного ребенка? Мирмах часто спрашивает о тебе, и завтра ты пойдешь гулять с ней в сад. Пусть все видят, какой ты нежный отец. Хоть я-то знаю, что ты не особенно любишь детей... Но уж побыть с дочерью ты можешь — хотя бы ради меня. Я ведь прошу тебя о такой малости!
Завтра она пришла ко мне утром с Мирмах. Я повел малышку в сад — посмотреть на красных и желтых индийских рыбок.
Сначала Мирмах благовоспитанно держала меня за руку, следуя, видимо, наставлениям Джулии, но скоро забыла обо мне и принялась бросать обеими ручонками песок в воду, чтобы напугать рыбок. Меня не слишком волновала их судьба.
Я внимательно разглядывал ребенка, которого Джулия называла
