– А мы?

– Мы едем домой. И не просто едем, а мчимся.

Забежав на полминуты к врачу, Густав оплатил и сиделку, и охранника. После этого я и Алина сели в машину к Густаву. Ирине составил компанию Виктор Николаевич. Она собиралась по пути заехать в аптеку за лекарствами для Тамары Леонидовны.

– Так что вы там говорили про картины? – спросил Густав, отъезжая от госпиталя.

– Густав, – вздохнув, начала Алина, – ты стал жертвой тщательно спланированного ограбления. Вокруг тебя сплотилась шайка злоумышленников. К сожалению, среди них и твоя жена, Ирина.

– Алина, – одернула я подругу. Не слишком ли она торопится обвинить Ирину?

– Этого не может быть! – отказываясь верить, воскликнул Густав. – Ирина – очень хороший человек. Она не может пойти на преступление в принципе! Нет! Я не знаю, какая муха вас укусила, но это бред! Чтобы обвинить человека, нужны факты и доказательства. Они у вас есть?

– Густав, успокойся. Алина погорячилась. – Я метнула в Алину гневный взгляд. Та лишь пожала плечами, мол, а что такого она сказала? – Мы подслушали разговор Бориса с Редькиным. Так вот, в сговоре были эти двое, Анна, Николай и… Тамара Леонидовна.

– Ты хочешь сказать, что мать будет вредить своему ребенку? Никогда!

– Густав, наберись мужества и прозрей! Вокруг тебя и твоих ценностей шла игра. Тебя обвели вокруг пальца.

– Но я встречался с Ириной полгода, – возразил Алине Густав.

– Поверь, картины того стоили!

– Но зачем тогда Тамара Леонидовна и Анна опять вернулись?

– Чтобы окончательно замести следы, сбить тебя с толку! – после недолгой паузы выдала Алина плод своих размышлений. – Но мы им не позволим! Борис проболтался – картины у Анны. Что ж, хитрый ход. На время их вынесли из дома, полиция дом обыскала, следовательно, теперь самое надежное место для хранения картин – дом, твой дом. Густав. У нас есть все шансы поймать преступников и вернуть картины на прежнее место. Более того, я подозреваю, что Борис и Редькин – пока не знаю, какую роль играет этот тип, – придут к тебе, чтобы пообщаться с подельницей.

– Не знаю, не знаю, – пробормотал Густав. – Я все равно не верю в то, что Ирина могла участвовать в этом сговоре. И Анна… Разве не наглость заявиться на место преступления?

– Густав, это высший пилотаж, – уверенно заявила Алина. – Кураж, если хочешь.

Я молчала. Сомнения Густава мне были близки. Мне с трудом верилось в причастность Ирины к ограблению.

– Только, чур, с преступниками буду разговаривать я, – попросила Алина. – И вот что, Густав, не выдай себя. Пусть Ирина думает, что ты ничего не знаешь.

– И не надейся! Ирина уверена, что ты попытаешься ее очернить, – фыркнула я. – Не надо было обвинять ее в том, что еще не доказано.

– Неужели вы обидели Ирочку? – с содроганием спросил Густав. – Это ужасно!

– Сожалею, – покаялась Алина и тут же добавила: – И очень переживаю, что не поехала с ней. Вдруг она решит сбежать?

– Ты демон, Алина, – простонал Густав. – Как ты можешь так думать о моей жене?

– Могу. Одно меня обнадеживает, что она не бросит мать.

Алина переживала зря. Ирина так спешила домой, что ее автомобиль едва не врезался в автомобиль Густава, когда тот высаживал нас перед домом.

– Мама, ну что же ты творишь? – закричала Ирина с порога. – Ты дома? Где ты?

– Я здесь, дочка, – донесся из гостиной слабый стон.

Ирина побежала на зов матери. Алина дернулась за ней, чтобы та не успела ни словом обмолвиться с Тамарой Леонидовной без свидетелей.

Когда я вошла в гостиную, Тамара Леонидовна с заплаканным лицом сидела на диване. Заметно, что плакала она очень давно. Лицо выглядело опухшим, веки и вовсе были как два вареника.

Тут же находилась Анна. Она держала Тамару Леонидовну за руку, которую время от времени поглаживала, когда та вновь начинала заливаться слезами.

Растянувшись на диване, Антон наблюдал за женщинами из дальнего угла комнаты. Кажется, он дремал, не обращая внимания на частые всхлипывания Тамары Леонидовны.

– Мама, ну где ты была?!! Мы не знали, что и думать! – Ирина в изнеможении присела рядом с матерью на диван.

– Дочка, не верь ни одному мужчине, – будто на смертном одре простонала Тамара Леонидовна. – У всех мужиков один подход к женщине: использовать и бросить! Я два дня его прождала, все надеялась, что он вернется, а он меня бросил.

– Мама, ты опять за старое? Ну, кто тебя бросил?

Взглянуть на бывшую жену в комнату бочком вошел Виктор Николаевич.

– И ты здесь, предатель?! – заметила его Тамара Леонидовна. – Что, совесть замучила? Не льсти себе! Это я тебя бросила – два раза! – И тут она неожиданно зарыдала, да так громко, что все мы подумали, что у нее истерика.

Ирина бросилась спешно капать в стакан какие-то капли. Густав открыл настежь окно, чтобы пустить свежий воздух. Анна умоляюще попросила:

– Вы опять? Успокойтесь, пожалуйста. Не надо себе так душу рвать.

– Да как же не надо? Я думала, что он моя последняя любовь, моя тихая пристать, приют одинокой странницы.

– Это ты, что ли, одинокая странница? – хмыкнул Сидоренко. – У тебя столько таких тихих приютов было, что и не сосчитать.

– Молчи, презренный! Ты недалекий, невежественный, а он мне цветы носил, дарил разные милые безделушки. Ты мне что дарил? Халаты, чайники, мясорубки.

– Молчу-молчу. Я уже понял, что каждый твой последующий мужчина лучше предыдущего.

– Простите, вот вы сейчас о ком? – язвительно спросила Алина, выходя из тени. – Уж не о Василии ли Андреевиче Редькине?

Тамара Леонидовна с явным недовольством взглянула на Алину. Анна поежилась, передернув плечами, и подскочила, как будто вспомнила о срочном деле.

– Анна, сядьте на место, пожалуйста, – в приказном тоне велела Алина.

– Мне надо поговорить с сестрой и ее мужем, – сказала Анна.

– Вот как? А у них от нас секретов нет. Верно, Густав? – Дождавшись, когда Густав кивнет ей, Алина продолжила: – Тем более что мы догадываемся, о чем вы хотите им, то есть нам, рассказать. Пожалуйста, не разочаруйте нас. Вас спасет только правда.

– Спасет? От чего спасет?

– От возмездия. Картины ведь взяли вы?

– Я? Я ничего не брала. У меня нет картин.

– Не отпирайтесь. Борис во всем сознался.

– Да-да, сознался, – поддакнула я. – И в том, что картины у вас, и в том, что он не ваш сын.

– Значит, вам это известно… Но я говорю правду. Я очень виновата перед Ириной и Густавом, но картин у меня нет.