Охотно играя этим словом, члены “ордена” готовы были поднять его значение еще выше – от “драки” к “боям за веру”: “В Москве поэты, художники, режиссеры и критики дрались за свою веру и искусство с фанатизмом первых крестоносцев” (А. Мариенгоф)[607]; Есенин “казался вождем какой-то воинствующей секты фанатиков, не желающих никому и ни в чем уступать” (В. Вольпин)[608]. А затем – вновь сыграть “на понижение”.

Так, устроив шутливый ритуал с “магическими” подписями на листе, Мариенгоф озаглавливает его “М’ОРДЕН ИМАЖОРОВ”; таинственное “М” здесь одновременно намекает на масонский обряд и каламбурно низводит “орден” к “банде” – через “морду” и “мордобой”[609].

“Орден” и “банда” – две стороны имажинистского действа – боевого и праздничного. Недаром в одном открытом письме, подписанном в том числе и А. Платоновым, Есенин и его друзья были названы “хулиганствующими рыцарями”[610]. Эта двойственность остроумно выражена в рисунке Г. Якулова “Гений имажинизма” (1920): в кубистической фигуре угадывается воин (может быть, рыцарь в латах), отдельно от нее руки – одна, кажется, с веслом (аллюзия на есенинское: “Веслами отрубленных рук / Вы гребетесь в страну грядущего”?), в других – снятая с плеч рыцаря клоунская голова, направленная в его грудь шпага и – неожиданно – серп и молот.

“Гений имажинистов”Рисунок Г. Б. Якупова. Надписи: вверху слева – "Знак Симпатии "; вверху справа —"Гений имажинистов" Георг. Якупов 1920-I-10"; внизу – "Августе Павловне Малежной Якупова"

Ритуалы “образоносцев”[611] тоже постоянно оборачивались “шутовством”; “имажинизм оказался в положении клоуна, который “все делает наоборот”” (В. Шершеневич)[612]. На представлениях, организованных членами ордена, приходилось выбирать: или воевать с ними их оружием – смехом, или самому стать предметом насмешек. Брюсов на “Суде над имажинистами” (4 ноября 1920 года) воспользовался щитом иронии, лукаво подыграв своим оппонентам: “Валерий Брюсов обвинял имажинистов как лиц, составивших тайное сообщество с целью ниспровержения существующего литературного строя в России” (И. Грузинов)[613]. Маяковский предпочитал бить своих литературных противников сильными комическими средствами – “разить молнией и громом” (Г. Окский)[614]. А над Хлебниковым, имевшим неосторожность поверить ритуалу имажинистов, они за это жестоко посмеялись. “Всенародно” (и “всешутейно”) “помазав” Хлебникова “миром (так! – О. Л., М. С.) имажинизма”[615], Есенин и Мариенгоф посвятили его в Председатели Земного Шара (Харьков, 19 апреля 1920 года).

“…Перед тысячеглазым залом совершается ритуал, – вспоминает автор “Романа без вранья”. – Хлебников, в холщовой рясе, босой и со скрещенными на груди руками, выслушивает читаемые Есениным и мной акафисты посвящения его в Председатели.

После каждого четверостишия, как условлено, произносит:

– Верую.

В заключение, как символ Земного Шара, надеваем ему на палец кольцо, взятое на минуточку у четвертого участника вечера – Бориса Глубоковского.

Опускается занавес.

Глубоковский подходит к Хлебникову:

– Велимир, снимай кольцо.

Хлебников смотрит на него испуганно и прячет руку за спину.

Есенин надрывается от смеха.

У Хлебникова белеют губы:

– Это… это… Шар… символ Земного Шара… А я – вот… меня… Есенин и Мариенгоф в Председатели…

Глубоковский, теряя терпение, грубо стаскивает кольцо с пальца. Председатель Земного Шара Хлебников, уткнувшись в пыльную театральную кулису, плачет большими, как у лошади, слезами”[616].

4

Вряд ли циничные манеры “командоров” понравились бы Атосу; зато он бы по достоинству оценил дружескую спайку имажинистов. Казалось, участники “знаменитого московского квартета”[617] руководствовались именно мушкетерской верой в непобедимость своего союза (“четырежды увеличенной силы, с помощью которой можно было, словно опираясь на рычаг Архимеда, перевернуть мир…”[618]). “…Были годы, – вспоминал Шершеневич, – когда легче было сосчитать часы, которые мы, Есенин, Мариенгоф, Кусиков и я, провели не вместе, чем часы дружбы и свиданий”[619].

Александр Кусиков, Анатолий Мариенгоф и Сергей Есенин. 1919

Друзья-поэты при случае клялись имажинизмом с той же интонацией, с какой друзья-мушкетеры произносили свое: “Один за всех и все за одного”[620]. На своих выступлениях “образоносцы” столь же торжественно читали “межпланетный марш” имажинистов – непременно хором:

И наконец, на праздновании Нового, 1921 года в Политехническом “четыре великих поэта” довели ритуал общности до полной пластичности и наглядности: