Уже была глубокая ночь на 6 февраля 1912 года, но в окнах одной из квартир дома № 45 по Изабеллаштрассе в Мюнхене горел свет. Преподаватель ремесленного училища Фриц Браун никак не ложился спать. Покуривая, невзирая на строгий запрет тещи, трубку и прихлебывая пиво, он рассеянно просматривал газетные заголовки. На самом деле внешне невозмутимый учитель был крайне взволнован и, тупо уткнувшись в газету, мысленно находился в соседней комнате, где его жена Франциска вот-вот должна была принести в семью второго ребенка. Первый, трехлетняя Ильза, давно и безмятежно посапывал в своей кроватке.

Волновался Фриц Браун неспроста. Он надеялся, что на этот раз родится сын, маленький Рудольф. Дать еще не появившемуся на свет ребенку это имя его побудила мюнхенская газета, опубликовавшая мелодраматическую историю австрийского кронпринца Рудольфа, способного человека и романтического мечтателя, и его возлюбленной, баронессы Мари Ветшера, в 1889 году вместе покончивших с собой в старинном замке Майерлинг.

К трем часам ночи кувшин с пивом почти опустел, в окно уныло барабанил мелкий дождь, Фриц уже клевал носом, но раздавшееся мяуканье младенца мигом взбодрило его. Поспешив к постели роженицы, вокруг которой суетились ее мать и повивальная бабка, он с трепетом взял ребенка на руки… Увы, опять девочка, но прехорошенькая, вся в мать.

А если Фанни так и не подарит ему сына? Ведь в ее семье издавна появлялись одни девочки. Не заменит же ему сына второй мужчина в доме — взволнованный не меньше папы Фрица крупный кот Ресль, бегавший вокруг. Что ж, мрачные мысли Брауна оправдались. Их третий и последний ребенок, родившийся спустя два года, тоже оказался девочкой, названной Маргарет, или Гретль. Правда, и кот продолжал участвовать в жизни семьи. Когда три сестры устраивали домашние спектакли, роль прекрасного принца всегда доставалась Реслю…

Преисполненный мечтой о «Рудольфе», папа Фриц долго и растерянно раздумывал: как же назвать вторую дочь? Сам он был лютеранином, но, вступая в июле 1908 года в брак с католичкой Франциской, обещал ее родителям, — иначе они не дали бы согласия, — крестить детей только по католическому обряду. Не заглянув в церковный календарь жены, он, наконец, решил дать второй дочери имя Ева — вечный символ женственности. Но у католиков это имя — каноническое, вот и приходилось Еве отмечать свои именины в самый канун Рождества.

Мать Евы, Франциска Катарина Кронбургер, родившаяся в 1885 году, до замужества была модисткой в одном из мюнхенских ателье. Она много и с удовольствием занималась спортом, увлекалась лыжами, а в 1905 году даже победила на городских соревнованиях. Кроме того, она прекрасно плавала и однажды попала на страницы газет как спасительница утопающего человека. Спортивные задатки матери унаследовала и Ева.

Брауны жили скромно, но лишений не испытывали. Их положение, как и у большинства немецких семей, резко ухудшилось в годы Первой мировой войны. Офицер запаса Фриц Браун вновь надел лейтенантские погоны и отправился воевать за кайзера и отечество во Фландрию, то есть как раз туда, где по окопам и траншеям бегал юркий связной 16-го баварского пехотного полка ефрейтор Адольф Гитлер. Может быть, солдатская судьба где-нибудь и сталкивала этих людей, хотя их части находились на разных участках Западного фронта.

Когда война закончилась и отец возвратился в Мюнхен, Еву определили в народную школу. Там она проявила себя очень способной, но вечно занятой посторонними делами девочкой. Больше других уроков она любила занятия по физкультуре. Своенравная Ева мастерски умела притворяться. Чтобы не есть ненавистные брюквенное пюре и овсяную кашу, она изображала боли в желудке так искренно, что в конце концов поверила в них сама.

К 1925 году кризис остался в Германии позади. Отец опять стал получать приличное жалованье. Семья смогла переехать в более просторную квартиру на Гогенцоллернштрассе, 93, нанять горничную и вновь принимать гостей. Подросшие дочери учились танцевать, брали уроки музыки и рисования. Страстная любительница танцев, Ильза хотела устраивать в доме танцевальные вечера. Но молодые люди, приходившие в этот «дом трех девушек», охотнее смотрели домашние спектакли, разыгрываемые Евой, которая обнаружила незаурядные артистические способности. «Расплачивались» гости пирожными с шоколадным кремом, ибо главная актриса была большой сладкоежкой.

Флирт тогда еще не интересовал Еву, которая с особым азартом участвовала в спортивных играх. Однажды она воспользовалась тем, что приятель ее подруги Инги Шроп увлекся разговором, завела его новый мотоцикл и, совсем не умея ездить, лихо скрылась за углом. Благополучно вернувшись, Ева заявила, что «мотоцикл — это так себе, вот шикарные лимузины — это да!».

И в своем классе Ева была инициатором всяких проказ. Но если ей приказывали вести себя прилично, то она садилась за книгу, обычно — очередной роман Карла Мэя. Любовные романы ее совсем не привлекали, но ей очень понравилась проза Оскара Уайльда. Уже в 30-е годы, когда, по настоянию Гитлера, сочинения этого писателя были в Германии запрещены, поскольку автор являлся гомосексуалистом и декадентом, Ева постоянно перечитывала томик его рассказов, чего Гитлер подчеркнуто не замечал. Современные вкусы Евы проявились и в том, что она обожала американские мюзиклы и джаз.

Для завершения образования и получения профессии ее родители отправляли дочерей в монастырские пансионаты. Для Евы они выбрали одно из лучших заведений такого рода — женский пансионат католического ордена «Английские девушки», расположенный на берегу реки Инн возле небольшого городка Зимбах. На противоположном берегу находился уже австрийский город Браунау, тот самый, где почти тридцать лет назад в семье таможенного чиновника Алоиза Гитлера родился сын Адольф.

В пансионате Еву тяготили и строгая дисциплина, и набожные монахини, однако занималась она прилежно и получила неплохие знания основ бухгалтерского дела. Обучение в пансионате продолжалось два года, но Ева твердо заявила матери, что останется там только на год, а иначе сбежит в Берлин или Вену, по сравнению с которыми даже Мюнхен казался ей глубоко провинциальным городом. Поэтому в конце июля 1929 года пополневшая и выглядевшая в уже тесноватом платье весьма женственно 17-летняя Ева села на перроне зимбах-ского вокзала в поезд, идущий в баварскую столицу.

Через несколько месяцев после возвращения Евы домой ее монастырские наставницы вполне могли бы не узнать свою бывшую воспитанницу. Под влиянием старшей сестры Ильзы, которая уже восемь лет работала секретарем у врача Мартина Леви Маркса, Ева, сперва негодовавшая по поводу макияжа сестры, сама начала красить губы и припудривать лицо. Вместо кос она носила теперь длинные, распущенные по плечам волосы. Ева стала очень привередливой к цветовой гармонии одежды, поэтому ее жакеты и шляпки всегда были одного тона, обычно зеленого или коричневого.

Шеф Ильзы, у которого сложились превосходные, если не сказать больше, отношения со своей секретаршей, помог Еве устроиться на работу в частную клинику доктора Гюнтера Гофмана. Но она выдержала там лишь два месяца. Молоденькую девушку раздражали докучливые пожилые пациенты с их бесконечными вопросами. А уж от вида крови ей становилось просто дурно. Недолго проработала она и в другой фирме, где ей пришлось целыми днями стучать по клавишам пишущей машинки.