— Благодарю вас, — говорит Сэнсей кротко, и это жутковатая кротость.

Ледяная. От этой кротости мороз идёт по коже. По крайней мере, у Роберта. А этот дурак молодой словно не видит ничего и не слышит: руки судорожно по швам, кулачишки сжаты, большие пальцы по-детски оттопырены…

СЮЖЕТ 24/7

Сейчас ляпнет что-нибудь такое, что его тут же и выдворят. Как Ядозуба в свое время выдворили — разом и навсегда. Роберт с лязгом роняет в мойку самый большой (разделочный) нож, но это ни черта не помогает. Истерика уже накатывает.

— А это уж как вам будет угодно!.. — выкрикивает Вадим в запале, не видя ничего и не слыша, — Вы ведь всегда в стороне!.. И при этом всегда правы, правильно? Мы ведь при вас только кормимся… вы нас прикормили, видите ли, и мы при вас теперь состоим… (Что за чушь несет этот оборзевший кретин? Что он имеет в виду и каким местом думает?..)

— … А вы — на горе! Вы всегда на горе! Со скукой наблюдаете коловращение жизни. Мы тут все коловращаемся, как проклятые, а вы изволите наблюдать!. А мы ведь — голые, мы без шкуры даже, с нас шкуру это самое коловращение содрало. Ничего! Поколовращаемся и новую нарастим! Так ведь, по-вашему?

Боги молчат, — значит, не возражают. Ведь искусство есть всегда беспощадный отбор озарений.

— А вы знаете, каково это, когда тебя отбирают? Когда ты один-одинешенек, и никто тебе не поможет — ни друзья, ни родственники, ни учитель, на которого надеешься, как на самое последнее?

— Знаю, — серьезно говорит Сэнсей, и Вадим замолкает и только всхлипывает, словно бы от отчаяния.

— «Иди один и исцеляй слепых, — цитирует Сэнсей (вполне серьезно, совсем без иронии, которая оказалась бы здесь вполне уместна), — Чтобы узнать в тяжелый час сомненья учеников злорадное глумленье и равнодушие толпы»

Вадим молчит, но кулаки его вдруг разжимаются, и руки повисают свободно.

— Пойдемте, Вадим, — говорит ему Сэнсей, — Я вас понял, но надо все это обсудить спокойно. По возможности не стоя, а сидя…

— Мы не очень надолго, — говорит он Роберту, — На полчасика. Извините.

СЮЖЕТ 24/8

Через полчаса, когда Вадим уже уходит.

— Вы тоже меня осуждаете, Робин?

— А як же ж, конечно, — говорит Роберт.

— А за что, собственно? За то, что я учинил с Вадимом?

Но Роберт уже настораживается — голос Сэнсея ему не нравится решительно.

— Вот как? Вы что-то учинили с Вадимом? — Роберт все еще пытается держать юмористический тон, хотя сомнений уже нет, что речь идет о серьезных вещах. И вдруг понимает…

— А вы не заметили?

— Заметил, — медленно говорит Роберт, — Только что.

— Вы считаете, это слишком жестоко?

— Какая разница, что я считаю, — бормочет Роберт.

А может быть, и не бормочет вовсе, а только думает. («Вы ленивы и нелюбопытны. Бог подал Вам со всей своей щедростью, как никому другому, а вы остановились»). Лицо Вадима вдруг вспоминается (Стоит оно того? Наверное.)

И запах от него. И голос его («Вы сделались самодостаточны, вы не желаете летать, вас вполне устраивает прыгать выше толпы, вы ДОВОЛЬНЫ — даже самые недовольные из вас…») И потому надлежит нас иногда пришпоривать? Шенкеля давать? Дабы не застоялись? Наверное. Если человека не бросить однажды в воду, он никогда не научится плавать, хотя умение плавать заложено в нем самим Богом. И если не гнать нас пинками к зубодеру, — так и будем ведь ходить с дырками в зубах…

Какая, впрочем, теперь разница. Вадим сделал это, он добился своего, а теперь мучается. Он, небось, будет теперь ходить гоголем: он победитель, и все зубодеры позади. А этот странный старик мучается, потому что не уверен и никак не убедит себя, что достигнутая цель оправдывает средства.

— С нами иначе нельзя, — говорит Роберт с максимально глубоким убеждением в голосе. — Победа все списывает (Сэнсей слушает. Внимательно. Насторожив затылок с черно-багровым пятном «чертового подзатыльника».)

— Достигнутая цель оправдывает средства, — говорит Роберт этому пятну.

Врать неприятно. Но в конце концов, он, может быть, и не врёт совсем?

СЮЖЕТ 24/9

— Все, Ваше время истекло, — говорит он бодро и ломает кончик ампулы.

— Разочарование — горестное дитя надежды, — говорит Сэнсей.

Он все еще лежит лицом в стену.

— Но, может быть, все-таки, попозже? Перед самым уходом?

— А я, собственно, уже собрался. Одиннадцать часов.

— Караул! Праздник кончился! — говорит сэнсей, задирая полу халата…

Сцена 25. Дома

СЮЖЕТ 25/1

И они уходят, оба: Сэнсей, легкий как одуванчик, и Вадим следом за ним, — уже ссутулившись, уже покорно, — вялый, словно сдувшийся воздушный шарик. Связь с кабинетом включена, можно повернуть верньер и услышать, о чем они там говорят, но Роберт не стал этого делать.

Воображение у него жиже памяти, и представляет он себе только, как Вадим валяется в ногах, просит прощения за грубости и дерзости и умоляет помочь, а Сэнсей сидит над ним словно Будда и изрекает свои коаны. Чтобы уничтожить эту малопривлекательную картинку, он ожесточенно принимается за картошку, потом за морковку, а потом вскрывает консервы с горбушей в собственном соку. Картинка исчезает, снова появляется, снова затуманивается, никак от нее не удаётся избавиться, а потом вдруг включается громкая связь, и Сэнсей говорит:

— Вадим уходит. Проводите его, пожалуйста, Робин.

Он уменьшает газ под кастрюлькой и идёт провожать. Вадим уже натягивает серые свои отсырелые кеды, упершись задом в стену, лицо у него от неудобной позы красное, он пыхтит, но не выглядит ни жалким, ни убитым. Более того — он выглядит довольным. И слава Богу. К черту подробности! Жертв и разрушений нет — о чем еще может в этом мире мечтать мирный обыватель, не претендующий на управление историческими процессами?.. И все-таки он не удерживается.

— Ну? Поговорили?

— Если можно так выразиться, — отвечает Вадим, с трудом разбираясь, где у штормовки зад, где перед.

— И что он тебе сказал?

— Напоследок?

— Давай — напоследок.

— «Ты обрел мой костный мозг».

— Понятно.

— А перед этим было объявлено:

«Время настало. Почему бы тебе не сказать, чего ты достиг?».

— Да, что-то в этом