Кошки всегда приземляются на все четыре лапы.

Даже если они —

– Так! Слушать сюда, похоронная команда! Полуґчите вы свои зачёты! – выскочил Примус из двери, ведущей в служебные помещения кафедры нормальной физиологии.

Настроение у ребят и правда было не очень. Пара закончилась быстро. Зачёты получили двое – Примус и Полина. Первому в журнал было поставлено, как всегда, «отлично с отличием» – что ещё ожидать от ленинского стипендиата? Вторая и обычной пятёркой удовлетворилась. Остальные не получили даже «удовлетворительно». У Глухова такой оценки не было вообще, он считал её ущербной. Он бы и четвёрок никогда не ставил, если бы не деканат. Потому что считал, что предмет можно или знать – и тогда это пять, или не знать – и тогда это два. И с ним нельзя не согласиться. В философском смысле. А вот в прикладном… Студентам этой группы вполне бы хватило и удовлетворительных оценок. Что теперь, из-за какой-то нормальной физиологии ни стипендии не получить, ни даже на другой курс не перевестись? Была бы воля Глухова, кстати, он бы разогнал девяносто процентов так называемых учащихся. И был бы не прав, как бывают всегда не правы все сто процентов максималистов. Потому что нормальная физиология – нормальной физиологией, но автор знаком с огромным количеством отменных хирургов, реаниматологов, акушеров-гинекологов и стоматологов, очередь к которым расписана на год вперёд, получивших в своё время по нормальной физиологии всё то же «удовлетворительно». Это не помешало им стать отменными клиницистами и выучить всё то, что им нужно было выучить, и гораздо более того. Ну, не все понимают на втором курсе важность и значимость такой действительно необходимой врачу науки, как нормальная физиология. На то она и молодость, чтобы иногда не понимать. На то она и мудрость, чтобы, уже понимая, удовлетворяться хотя бы готовностью к знанию. Но Глухов был максималистом, хотя уже давно должен был бы стать мудрым. Но мудрость – такая хитрая и мудрёная штука, что никак не даётся человеку-букве. Лишь дух способен проникать дальше формальной оценки формального же знания. Хотя и последнего, разумеется, никто не отменял. Но не Глуховым единым. И слава многообразию видов преподавателей, позволивших стать отменными врачами тем, кто не мог получить «отлично» и только «отлично» по теоретической дисциплине, в силу тех или иных причин.

– Полуґчите вы свои зачёты, как только каждый из вас принесёт на эту самую кафедру по коту. Пол важен – только коты, никаких кошек! Тигров из зоопарка не воровать! Один кот – трояк, пара – уже четыре.

– Зачем им коты? – хмуро поинтересовался Кроткий.

– Самый молодой и самый умный профессор этой кафедры, что характерно для гениев! – мой тёзка Алексей по фамилии Хандра, с ударением на первый слог, занимается научной работой. И – внимание, друзья! – потому что сейчас я буду произносить сложный для восприятия большинством из вас текст. Итак, направления научной деятельности Алексея Хандры: изучение механизмов эпилептогенеза на оригинальных моделях очаговой эпилепсии и хронической эпилептации мозга; выяснение роли структур антиэпилептической системы в патогенезе эпилептического синдрома; исследование роли нейропептидов в регуляции возбудимости мозга, памяти, процессов обучения; принципы и методы экспериментальной терапии нейропатофизиологических синдромов, характеризующихся гиперактивностью систем.

– Чего?! – дружно изрекли Стасик и Серёга.

– Того! Коты! Собаке Павлова памятник уже имеется, теперь вот грядёт памятник котам Хандры. Потому что именно на них, родимых, именно на ласковых кусочках пушистой плоти – в основном в виде их головного мозга – Алексей будет изучать механизмы эпилептогенеза, или, выражаясь понятным для вас, моих слабоумных товарищей, языком, разыщет ответ на вопрос: «Отчего это с людями случается трясучая и падучая и как это вылечить? Отчего одни умнее других и чем это грозит для умных, не мизантропией ли?»

– А почему коты? – тупо переспросил Пургин.

– Мой дорогой друг! – Примус покровительственно обнял одногруппника за плечи. – Возможно, профессор и рад бы использовать твой мозг, но опыты на человеках запрещены. Да и к тому же кошачий мозг более похож устройством на человечий, нежели твой. Или, к примеру, собачий. В общем, есть что-то такое в котах, схожее с нами. Ведь эпилепсию, например, в Средние века считали не просто падучей хворью, а и ещё чем-то вроде дьявольского наваждения. Способности провидеть и всё такое. Кошачьи гораздо более интуитивны, чем собачьи, и, соответственно, структуры, отвечающие за возбудимость, то есть за способность чувствовать и даже предчувствовать, – у них более развиты. Хотя, скорее всего, – Примус отпустил хлопающего роскошными ресницами товарища, – помещения, выделенные Хандре под исследования, так малы, что для собак было бы слишком тесно. А коты – самое оно. Есть ли здесь особые гуманисты? Ах да! Среди нас находится мадемуазель Романова, но поскольку она, в отличие от вас, зачёт сдала, то от необходимости гонять по подворотням в поисках бездомных котов освобождена!

– А почему именно коты, а не кошки?

– Я сам об этом подумал, но ничего умного не придумал. А профессора спрашивать было неловко. К тому же во всём мне хочется дойти до самой сути самостоятельно. Мой собственный мозг – самый совершенный механизм среди здесь присутствующих, Полина, извини. Ты – женщина, тебе можно иметь мозг несовершенный. Вот, кстати, возможно, кошки тем же отличны от котов, чем женщины от мужчин, – интеллектом. Хотя это смотря какие коты и кошки. Тьфу ты! Мужчины и женщины. Вот, например, Стасик, а вот – Полина. И?.. И я думаю, что самое мудрое объяснение, как обычно, где-то совсем сверху. Элегантно и просто настолько, что никто об этом не думает. А Хандра подумал. Коты друг друга не что, друзья мои? Не что?.. Ну, кто первый поднимет руку? Нет версий? Коты друг друга не оплодотворят, даже если чем-то и займутся на сытом досуге, котам статья за мужеложество не писана! А попади к нашему очаровательному молодому профессору парочка кошек в компанию сытых половозрелых котов – и? Правильно, дети! Будут дети! Много-много-много кошачьих детей, а нашему учёному такого не надо. Ему нужны взрослые коты для науки, а не котятки для восторгов и последующего пристройства. А стерилизацией кошек ему, видно, некогда да и не на что заниматься. Научные бюджеты – это слёзы! Так что вперёд, двоечники, на ловлю хвостатых зачётов! Берегите руки и глаза!

– Бедные коты! – вздохнула Полина. – Нет, я понимаю, наука и всё такое, без этого никуда. Но я вот вчера, например, завела себе кота… Он совсем котёнок! – воскликнула она, глядя на своих соучеников.

– Чтобы успокоить тебя, моя крошка, – этим чудовищам, я так понимаю, всё равно! – сообщу, что никто над котами издеваться не будет, все инвазивные манипуляции будут выполняться под соответствующим обезболиванием. А выжившие после экспериментов животные будут размещены по семьям научных сотрудников, а также их родных, друзей и близких.

– Выжившие?..

– Полина, наука – не жестока. Наука – рациональна. Но в качестве ещё одного успокаивающего аргумента могу привести тебе следующий: с электродом в мозгу, но в тепле, холе, неге и на достаточном пайке приятнее, чем без оного электрода, но на холоде, голоде и безо всякой ласки. Всё. Парни, за дело! Глухов был против, но против Хандры он бессилен…