Что сказать о встрече с моими в Сульцерене? Представьте себе, что вас внезапно разлучили больше чем на два года с тем, кто тебе дороже всего на свете, двадцать месяцев молчания, одиночества, полной неизвестности, без единого знака, что человек жив, и вы поймёте, насколько мы были рады встрече. Я потом узнал от друзей и соседей, что моя жена держалась с исключительной, образцовой храбростью, ни на секунду не сомневаясь в благополучном исходе этого долгого испытания, даже когда слишком бойкие языки распускали слухи о моей смерти в Новограде-Волынском.

Мой малыш Хансала, которому уже исполнилось три с половиной года и которого я покинул, когда ему было полтора, привык во время моего отсутствия каждый день целовать одну из моих фотографий, висевших на буфете на кухне. Когда он увидел взволнованного человека с пожелтевшим лицом, запавшими глазами и бритой головой, он, естественно, не смог сопоставить его с тем, кто был на его драгоценной фотографии. Его папа — тот, кто на фото, а не этот чужой человек, которого он испугался, но которому он тем не менее вежливо предложил стул. Понадобилось несколько долгих месяцев, чтобы между нами установился сердечный контакт, чтобы он принял этого надоедливого чужака, который пришёл и нарушил его близость с мамой. Из-за моего нетерпения и раздражительности это было особенно трудно.

Для меня и моей жены эта встреча была счастьем вновь обретённой любви. Но жить порознь так долго, когда каждый из нас был вынужден думать, принимать решения, действовать, брать на себя ответственность поодиночке, — всё это не могло не оставить следов.

Возвращение французских военнопленных в октябре 1945 года. Париж, Восточный вокзал, перед посадкой на поезд в Эльзас

Надо было опять научиться жить вместе, как молодые супруги. Благодаря жизнерадостному, открытому и покладистому характеру моей жены всё наладилось.

Надо отдельно сказать, что в это время испытаний самый известный эльзасец двадцатого столетия, будущий лауреат Нобелевской премии мира Альберт Швейцер, находясь в джунглях экваториальной Африки, много думал о нас. Вот перевод начала письма[73], которое он мне написал сразу же после войны:

«Дорогой Митчи!

Итак, ты жив! Я с большой тревогой думал все эти годы об эльзасцах твоего поколения и особенно о жителях долины Мюнстера. И теперь (благодаря эльзасским газетам, которые снова стали к нам приходить) я узнал, сколько из них нашли свою смерть далеко от дома, на полях сражений или как узники этих ужасных лагерей. Какие страдания ты должен был перенести в Тамбове! Надо, чтобы ты мне всё рассказал, когда мы наконец снова встретимся».

Шарль Митчи и Альберт Швейцер после концерта мужского хора деревни Гюнсбах, 1952 год

Прошло уже почти полвека с момента нашего возвращения из Тамбова. Ряды бывших узников лагеря сильно поредели, и бреши увеличиваются с каждым днём. Те, кто тогда был молод и с кем сейчас ещё можно связаться, почти все уже старики. За эти сорок восемь лет они смогли более или менее интегрироваться в обычную жизнь, создать семью, они знали радости и печали, у них появились дети, внуки, у кого-то даже правнуки. Большинство из них до сих пор поражаются, что им удалось вернуться из лагеря, где так много их товарищей осталось в общих могилах. С течением времени и с возрастом некоторые воспоминания приняли в их памяти совершенно другую форму из-за того, что факты, хотя и реальные, стали казаться им невероятными, происходившими только в их воображении, как это случилось в моём случае с историей о перевозке больных в Кирсанов. Бывший узник Тамбова стал более снисходительным и здравомыслящим. Он стал отличать нацистских начальников, которые послали нас в Россию, от советских, которые подвергли нас таким же тяжёлым испытаниям, как и своих врагов — немцев. Он отказался от не подлежащего обжалованию приговора в отношении русских, которые могли дать нам только то, что у них было, хотя даже для их собственного народа этого было недостаточно. Я лично утверждаю, что русские никогда не пытались преднамеренно вредить нам, подвергать жестокому обращению и ещё менее — стереть нас с лица земли. И не будем забывать об их решающем вкладе в борьбу против нацистских варваров, оплаченном двадцатью миллионами жизней.

Учётная карточка военнопленного Шарля Митчи, хранящаяся

Тем не менее надо сказать, что физические и моральные страдания, перенесённые насильно призванным, заключённым в лагере, где он голодал, где он был близок к смерти, наложили существенный отпечаток на его дух и тело, но, с другой стороны, разбудили в нём непреклонную волю и твёрдую надежду выйти оттуда.

Бывший узник Тамбова — совсем не тот человек, каким он был до 1943 года. Его тело преследуют осложнения, вызванные голодом и другими лишениями, санитарными условиями, тяжёлым климатом — болезни лёгких и пищеварительного тракта, сердечно-сосудистые проблемы, ревматизм, артроз и т. д. Но кроме этого, остаются проблемы невидимые, которые задели нашу психику, наше внутреннее «я». Я читаю в заключении психиатра, который осматривал меня при запросе пенсии по инвалидности: «…физическая и психическая астения, бессонница, потеря памяти, проблемы внимания и концентрации, раздражительность, тревожность, повышенная эмоциональность».

Наш насильственный призыв, за которым последовало заключение в разных русских лагерях для военнопленных, был тяжёлым испытанием. Но это испытание имело и положительные последствия, чем я и хотел бы закончить воспоминания о трудных временах. Мы вышли оттуда зрелыми людьми, ощутив дремлющие в нас внутренние силы, неожиданную для нас силу воли и поняв, что надежда на благополучный исход творит чудеса. Мы стали больше ценить достоинство, терпимость, солидарность, справедливость и особенно — мир в то время, когда ему так грозит опасность в разных концах света.

Кольмар, вторник, 30 марта 1993 года

Путешествие, прекрасно организованное ассоциацией «Pèlerinage Tambov»[74], позволило мне 7 августа 1998 года снова посетить Тамбов в составе группы из шестидесяти девяти человек, многие из которых были очень молоды и хотели туда поехать просто из симпатии и интереса к проблеме насильно призванных.