год вообще боксировал по взрослым в тяжёлом весе, уверенно противостоя матёрым мужикам. В голове пронеслась сцена из детства… Идёт тренировка, они стоят с Игорем в паре, хоть он и тяжелее на двенадцать кило, – их тренер, рыжий злой мухач Михалыч, любил такие эксперименты, и Ромке приходится несладко, хоть Кожева и жалеет его – работает не в полную силу. Но всё равно удар нет-нет и пройдёт, и голова наливается вязким густым туманом. Михалыч выходит из тренерской, где накатил сто пятьдесят с приятелями-алконавтами, и внимательно осматривает зал. «Фома, ты чё, стакан в руке держишь? Доворачивай кисть, акцентируй! Кожева, а ты на курорт приехал? Ну-ка давай в ринг!» Игорь обречённо вздыхает и пролезает под канаты. Михалыч, надев перчатки, тоже оказывается в ринге. Тренер и ученик весят примерно одинаково, но одному четырнадцать, а другому тридцать и он мастер спорта.

«Работай, работай!» – командует Михалыч, до поры просто уходя от ударов. Но вот ученик «провалился», и он ловит его на противоходе – сначала несильно прямым в голову, потом ещё раз и, вдруг разозлившись на неуклюжесть пацана, «засаживает» левой по печени. Кожева падает. Сначала на колени, потом заваливается набок, поджав ноги. Печень – это очень больно! «Я сделаю из вас гладиаторов! – зло бросает Михалыч притихшим ученикам. – Что встали? Работаем!» И, сняв перчатки, снова скрывается в тренерской. Кожева, кое-как поднявшись, нетвёрдой походкой бредёт в туалет. Вскоре оттуда слышны звуки рвоты. А в зале нарастает звук ударов.

Игорь был на год старше и из другого двора, поэтому они не особо дружили, но уважали друг друга. Однако, как говорится, дерёмся не мы – дерётся водка. Пьяный Хрущ – его новое, взрослое погоняло – был похож на медведя. Большой, всклокоченный, с красными злыми глазами, он обязан был поддерживать свой статус вожака и не мог не ответить на вызов. Ромка сделал большую ошибку, так широко сформулировав свою обратку. Расслабился в Москве, где за базаром не следили.

Деваться некуда. Встали. Было очень тесно, на полу битый кирпич и какой-то мусор – на ногах не отбегаешь. В полной тишине он исполнил жест отчаяния – ударил первым и даже попал вскользь. Но Кожева только мотнул головой, словно отгонял муху, и неожиданно легко и быстро для такого грузного тела ударил в ответ. Знакомо хрустнул нос, тёплая струйка потекла по подбородку, рот наполнился тёплым и солёным. Вторым ударом Игорь рассёк ему бровь, и кровь залила левый глаз.

«Падай», – подсказывал мозг, но он зачем-то не прислушивался к голосу разума и даже пару раз остановил Хруща левым джебом. Всё могло закончиться очень плохо, но неожиданно противник оступился, подвернул лодыжку и тяжело упал. Его лицо исказилось болью. Ромка с облегчением присел рядом, протянул руку, попытался поднять. Куда там. Вместе с пацанами они подняли и усадили Хруща на ящик, сняли ботинок. Нога на глазах распухала. Они обнялись, показывая, что недоразумение улажено, и Игорь, морщась от боли, попросил стакан.

Через день он уезжал. Информация, полученная им в Пензе от старого сидельца Ми-Ми, по поводу Бори из пельменной, который оказался вовсе не Борей, поначалу показалась ужасной, и хотелось бежать куда глаза глядят без оглядки. Но постепенно он успокоился – от судьбы не убежишь – и начал серьёзно готовиться: глаза боятся, а руки делают. В итоге он решил все вопросы, ради которых так внезапно сорвался из Москвы. На вокзале его провожали всей ватагой. Пассажиры с опаской поглядывали на шумно-агрессивную компанию. Пацаны куражились, задирались, громко матерились. И Ромка испытал облегчение, когда поезд тронулся. Долго стоял в тамбуре, глядя в окно. Там уплывали вдаль родные места. Уплывало детство. Подспудно он чувствовал, что никогда уже не вернётся в Пензу. Ему душно здесь. Он вырос из неё. Он едет домой – в Москву.

* * *

В Москве, правда, его ждала вовсе не безоблачная ситуация. Людмила как могла оттягивала комсомольское собрание, ссылаясь на различные технические моменты, но бесконечно так продолжаться не могло. Ромка ещё раз серьёзно поговорил с Пашей, рассказав о грозящей ему опасности, не упоминая, впрочем, об участии Зуева во всём этом. Паше, который намеревался уже потихоньку самоустраниться от решения проблемы, пришлось снова активизироваться. В итоге он вынужден был познакомить Ромку со своим контактом в администрации. Им оказался председатель профсоюзного комитета торга Франческо Ренатович Фалькони. Тот был сыном итальянских коммунистов, тайно вывезенный ребёнком в Советский Союз от преследований режима Муссолини. Его родители были расстреляны на родине, и он воспитывался в детском доме.

Мужик оказался неплохой – энергичный и грамотный. Должность его, правда, была невелика, и прямого влияния на решение вопросов он не имел, зато знал все расклады в руководстве торга. А ещё очень хотел денег. На этой почве они и сошлись. Ромка в очередной раз прогнал мульку про маму – директора магазина в Пензе, которая очень расстроена сложившейся ситуацией и готова в разумных пределах отблагодарить за решение вопроса. Паша, кстати, тоже в стороне не останется.

Франческо Ренатович рьяно взялся за дело и очень скоро многое выяснил. Во-первых, он выяснил, что мама у Ромки работает рядовым инженером в оборонном НИИ в Пензе и, соответственно, никакими финансовыми возможностями обладать не может по определению. Всем известно, что зарплата инженера сто двадцать, ну, от силы сто сорок рэ в месяц. Эту информацию он элементарно почерпнул из Ромкиного личного дела. Пришлось достать из кармана и продемонстрировать несколько сот рублей, прописавшихся там на постоянке, и объяснить, что деньги есть и Франческо их получит, если будет решать поставленную задачу, а не удовлетворять собственное любопытство. Итальянец всё понял правильно и перешёл к информации по существу.

Также он выяснил, кто стоит за кампанией против Ромки, и оказалось, что они обречены быть союзниками – скромный председатель профкома ненавидел могущественного директора первого магазина всеми фибрами своей южной души. Уже позднее Ромка узнал, что несколько лет назад между ними имел место производственный конфликт, переросший в настоящую войну. Фалькони, как ему и положено по должности, проверял условия труда в первом магазине и, как обычно, нашёл множественные нарушения последних. Также по обыкновению он намекнул директору, что неплохо бы материально поддержать скромного борца за права трудящихся, дабы он закрыл глаза на вопиющие нарушения этих самых прав. В ответ Зуев презрительно сунул ему скомканную десятку. Фалькони, может быть, чуть импульсивнее, чем следовало, возмутился как несоответствием суммы, так и формой её подачи. Зуев, в силу скаредности рассматривающий любой случай расставания с деньгами как