Произведения искусства из Тумшука, трудно поддающиеся датировке, относятся, видимо, к IV—VI вв. От всех строений, которые, надо полагать, были колоссальными, в мрачной груде земли сохранилась только многочисленная круглая скульптура — статуи, довольно маленькие, но, возможно, самые прекрасные во всей Центральной Азии, и несколько фрагментов фресок.

Было бы нелепо утверждать, что без цивилизации восточного иранского мира не существовало бы ни исламского искусства, ни исламской цивилизации. Зато отнюдь не нелепо предполагать, что они были бы совсем другими. Об этом свидетельствует всё. Что я говорю? Всё об этом буквально вопиет. Достаточно лишь сравнить фрески из оазисов и живопись багдадской, так называемой арабской школы (XIII в.), чтобы в этом убедиться. Достаточно лишь прочесть Фирдоуси...

Несомненно, придётся ещё очень долго ждать, чтобы мир воздал древнему Ирану должное за всё, чем ему обязан.

Ни одна религия, которой предстояло стать мировой, ни христианство, ни буддизм, ни другие не добивались признания с такой скоростью, как ислам. Ни один язык не получил международного признания так быстро, как арабский. Ни одна цивилизация не сформировалась за такое короткое время, как исламская. Немногим более чем через сто лет после хиджры (622 г.), года переселения пророка Мухаммада в Медину, года, от которого отсчитывается мусульманская эра, арабы, вышедшие из своих пустынь, были уже в сердце Западной Европы — в Пуатье, где их в 732 г. остановил Карл Мартелл, и в сердце Центральной Азии — на реке Талас, где в 751 г. разгромили китайцев. Немногим более чем через двести лет после той же исходной даты мусульманскую цивилизацию можно было считать полностью сформировавшейся, и она сверкала полным блеском. Конечно, к тому времени не все покорённые народы уже обратились в ислам, и понадобится ещё многое, чтобы они это сделали, и всегда будут оставаться отдельные группы, упорно придерживающиеся веры предков. Конечно, язык завоевателей усвоили не повсюду, например, его не переняли в Берберии, и он только на время будет признан в Иране, который в конечном счёте откажется от него. Конечно, их культура ещё будет развиваться и менять направление. Но главное уже произошло. Этот поразительный успех в какой-то степени может быть объяснён пороками или ошибками тех, кто мог бы ему помешать, в первую очередь византийцев и Сасанидов. Те и другие, как мы видели, истощили себя в нескончаемых сражениях. Те и другие установили деспотическую власть, душили подданных налогами, почти не предоставляли им свободы вероисповедания, и армии, во многом состоявшие из наёмников, служили им плохо... Однако прежде всего этот успех — заслуга самих арабов, издавна привычных биться меж собой и отныне объединившихся, вдохновляемых уверенностью, что война, которую им предстоит вести, не только фантастически обогатит их, но будет ещё и священной, станет лучшим делом, какое они могли бы совершить, а если они погибнут, отворит им врата рая. Этот успех связан с тем, что арабы повсюду выступали как освободители, как «защитники» прежде всего христиан и иудеев, потом маздеистов, а может быть, и с тем, что религиозное, политическое и социальное они воспринимали как нерасторжимое целое, создавая монолитную цивилизацию. Наконец, он связан с восхищением, какое вызывал столь великолепный инструмент, как арабский язык, побудивший великого Бируни, вообще-то приверженного иранским традициям и часто сурового к завоевателям, сказать: «Я бы предпочёл, чтобы меня порицали на арабском языке, чем хвалили на персидском».

Это гигантское строение было не лишено парадоксов. Зарождавшаяся цивилизация была мощной и оригинальной, непохожей на все известные и по-настоящему арабской, но в тоже время она во многом складывалась из заимствованных элементов и созидалась людьми, которые не были арабами. Если поначалу свой вклад вносили прежде всего сиро-византийцы, то очень скоро их сменили иранцы. Иран даст арабам науку — свою и науку Греции, Месопотамии, Индии; классическую философию; свою административную организацию; свой церемониал, свою утонченность, часто свой образ мыслей. Он станет создателем их литературы, как прозаической, так и поэтической. Он будет вмешиваться во всё, что могло бы казаться сферой, закрытой для посторонних, например, в религиозные дела, собирая и публикуя предания, связанные с Пророком, навязывая культ святых, безудержно предаваясь мистике, влияя на некоторые представления шиизма. Разумеется, это далеко не всё.

Происходило два одновременных и внешне противоположных процесса: иранизации арабов или, если угодно, ислама противостояла арабизация Ирана, заговорившего по-арабски и усвоившего религию арабов, столь далёкую от его тысячелетнего маздеизма. Нужно ещё напомнить, что после долгого упадка возродился иранский язык, чтобы произвести на свет такие шедевры, на какие он не был способен в древности или какие до нас не дошли, и что этот феномен уникален: повсюду, где господствовали арабы, даже на землях самых древних и самых блистательных цивилизаций (опять-таки за исключением Берберии), национальные языки утратились — Сирия, Египет, Тунис, Ирак стали не просто арабоязычными, но «арабскими» странами. Иран, исламизировавшийся несомненно быстрей и полней, чем любая другая страна, остался или, скорей, снова стал ираноязычным. Иран всегда был и поныне остаётся Ираном.

АРАБСКОЕ ЗАВОЕВАНИЕ

Когда восстания, вспыхнувшие после смерти Пророка в 632 г., были подавлены, Абу Бакр, его преемник в качестве главы мусульманской общины (уммы) — халифа, послал арабские племена за пределы Аравии. Сначала они добились успеха на юго-западе Ирака, населённом арабами, которые переселились туда в III в. и основали под сасанидским сюзеренитетом государство Лахмидов, — в 633 г. его столица Хира изъявила покорность. Потом они столкнулись с иранскими войсками. Омар, второй халиф, сначала потерпев поражение, быстро выправил ситуацию (битва при ал-Бувайбе, 635) и разгромил в 636 г. двадцатитысячную сасанидскую армию при Кадисии, на рукаве Евфрата, близ Наджафа, что позволило ему в 637 г. вступить в Ктесифон. Падение столицы Ирана, соперницы Константинополя, всего через шестнадцать лет после рождения ислама казалось победителям чудом и опьяняло их. Кстати, оно передало в их руки Месопотамию и позволило занять Ахваз. Далее арабы двинулись на Хамадан и ещё раз победили персов при Нехавенде в 642 г., одержав то, что они назовут «Победой побед», Фатх ал-Футух. Царь царей Йездигерд бежал. Он отступил за горы Загрос, в Исфахан, в Истахр близ Персеполя, потом в Хорасан, где в 651-652 г. был убит одним сатрапом: казалось, вновь происходит авантюра Александра! Пероз, наследник Йездигерда, в 674 г. укрылся в Китае. Арабам осталось только оккупировать страну. Они делали это медленно, завоёвывая крепость за крепостью.

В 651 г. они вступили в Герат, в 652 г. — в Бактры. Они появились на берегах Окса. Они достигли Инда. Остановятся ли они? Но сопротивление тех, на кого они нападали, усиливалось. Боевой дух наступавших снижался. Ведь арабы боролись и на других направлениях — против Византии, в Египте, в Магрибе, а вскоре, с 711 г., и в Испании. К тому же они уже не были едины и не замедлили передраться. Старое племенное соперничество возродилось в то же время, когда и извечная вражда между северянами и йеменитами. И на всё это наложился ещё один конфликт, ещё худший, который был порождён, возможно, тем же самым озлоблением, но приобрёл политический, идеологический, религиозный характер и расколол мусульман, разведя их по непримиримым лагерям.