какое-то внутреннее беспокойство, возникающее всякий раз, когда что-то, недоступное моему пониманию, не сходилось.

– Короче, мне нужно было изъять этот диск, и я решил воспользоваться твоей помощью, чтобы никто не мог скомпрометировать жену английского дипломата. И вот, иди потом, не верь в высшие силы, ты сам оказался замешан в этой истории.

Я сухо уточнил:

– Все-таки жену?

– Да, жену, которая в силу некоторых своих наклонностей, имела несчастье быть записанной на камеру во время одной из тех мерзких сцен, что мы с тобой видели. А чего ты так удивляешься?

– Ничего, продолжай. – Я не стал рассказывать про другую версию, рассказанную мне Толиком. Толиком?! Он что, до сих пор в машине? – Герман, где сейчас «Тойота»?! – Я даже схватил его за руку.

Гера вновь улыбнулся.

– Не переживай, там его уже нет. Тот человек, который был в багажнике «Тойоты», пишет, а может, уже написал все, что знал про это дело.

– Где пишет? – я не совсем понял.

– Как где? В английском консульстве, в девятом кабинете или в двенадцатом, я не знаю точно. Это так важно? – он посмотрел на меня.

– Нет, наверное, нет, – меня мучили другие мысли, но я пока предпочитал молчать.

– Коробка с дисками тоже у них, а все остальное сгорело дотла.

Мне припомнился пожар, начало которого я видел перед тем, как впасть в забытье.

– Хорошо, – я тоже посмотрел на него, – ответь мне на несколько вопросов.

– Спрашивай, – кивнул мой бывший одноклассник, ныне английский шпион.

– Как ты остался жив? Я видел, как в тебя выстрелили дважды, своими собственными глазами видел.

Герман рассмеялся и расстегнул свою рубашку, которой можно было бы укрыть несколько человек. На его теле виднелись два огромных синяка, каждый величиной с телячью голову.

– Ты слышал о таком изобретении, как бронежилет? – Дождавшись, пока я, не отрывая взгляда от синяков, глупо кивну, он продолжил, застегивая пуговицы, – так вот, на мне был бронежилет из новейшего материала, которому кевлар в подметки не годится.

Я знал, что такое кевлар, но о том, чему он не годился в подметки, не слышал. Впрочем, это не имело значения.

– А зачем ты надел бронежилет? И когда? Пока я спал?

– Утром. Когда выяснилось, что ты исчез куда-то, я решил поехать к твоему соседу, выяснить обстановку. Я же не знал, что его уже убили.

– А откуда стало известно, что диск у моего соседа?

Герман посмотрел мне в глаза и, по-моему, честно ответил:

– Он сам звонил английскому атташе. И предупредил, что готов отдать им диск в обмен на предоставление убежища.

Я на секунду застыл с открытым ртом. Вот так, Виктор Николаевич, на англичан надейся…

– Допустим, а куда делась девушка, – я вспомнил, как она поцеловала меня перед тем, как умереть, – горничная?

– Девушка, к сожалению, погибла. Когда я очнулся, она была еще жива…

Я не дал ему договорить:

– Как жива?! Я щупал ее пульс! Его не было, Гера!

– Она была жива, – как ни в чем не бывало продолжил Герман, – но я решил, что оставаться в номере небезопасно и перенес ее в люкс напротив. Кстати, этот номер тоже был мой. Но больше не смог ничего сделать. Она умерла почти сразу у меня на руках.

Если до этого момента мне казалось, что меня уже ничто не может пронять, то пришлось признать – я сильно ошибался. Я подумал, что если бы вызвал «Скорую», то может, она бы осталась жива. Комок подступил к горлу, и я поспешно отпил сока.

– Ты не мог ничего сделать и правильно поступил, что сбежал. Через пять минут, после того как я перенес ее в люкс напротив, в номере уже было несколько человек, среди которых я увидел и дорогого мне капитана Мурейко.

Мне показалось, что в голосе Германа я уловил горечь.

– Он уже майор, – поправил я его зачем-то.

– Он уже ничего! – зло сказал английский шпион, – кучка дрянного пепла, вот что он теперь!

Он замолчал, правда, ненадолго.

– Дальше было делом техники. Я проследил за ними, когда они вышли из «Метрополя», и выяснил, где находится этот клуб. Хотя я не думал, что у них хватает наглости и глупости хранить архив здесь же.

– Но как? – я искренне был удивлен. – При твоих габаритах? Мурейко же мог увидеть тебя и узнать.

Герман взглянул на меня.

– У меня есть человек, который выполняет подобные поручения. Он, кстати, видел, как ты выходил из гостиницы, но не стал следить за тобой, не имея на то указаний. А Мурейко, – Герман тоже отпил из стакана, – это моя большая ошибка. Он оказался двойным агентом. Или, если угодно, тройным. В Голландии его застукали, когда он собирал информацию про одного влиятельного человека, но его накрыли, и мне поручили разработать его. Что я и сделал. По крайней мере так казалось, потому что он несколько лет исправно доносил о том, что происходит внутри его ведомства. Я даже не мог представить, что он не только замешан в этом деле с садомазохистами, но еще и окажется начальником безопасности этого дрянного заведения.

Я не смотрел на него. Куски вкусно приготовленного блюда уже не дымились, а в воздухе повисла гнетущая тишина. Герман первым нарушил ее.

– Потом я пытался найти тебя, но ты словно сквозь землю провалился. Мой человек выяснил, что Мурейко и компания заходили в офис «Билайна». Нетрудно догадаться, что им было нужно. Но, когда я узнал, что начальник там наша Ленка, подумал, что провидение играет с нами, как с котятами, – Герман натянуто улыбнулся, – правда, она сейчас Леонтьева.

Я взглянул на него, и он, прочитав в моих глазах невысказанный вопрос, сразу же ответил:

– Мурейко мертв, вся его банда тоже, а единственный оставшийся в живых дает показания в английском консульстве. Так что пока можно не торопиться.

– Гера, там была еще одна девушка, дочка того полковника. Что с ней?

Герман отвел глаза, и я почувствовал беду. Всей своей кожей, вздыбившейся, словно от ледяной воды, внезапно окатившей меня с головы до ног.

– Человек из багажника указал место, где они вас держали. А в одном из контейнеров нашли девушку… – он опустил голову, – у нее в кармане был студенческий билет на имя Екатерины Ефимцевой. Мне очень жаль, Валя, – он впервые за все время назвал меня по имени, и я почувствовал, что сейчас не выдержу, – ей тоже должны были предоставить убежище, но не успели.

– Как? – я едва смог выговорить коротенькое слово.

– Застрелена. Тремя выстрелами.

«Вот и все, вот и все, – тупо твердил я про себя, больше не слушая Германа. – Все закончилось. Все живые счастливы, все мертвые – мертвы».

Мною овладело тупое оцепенение. Я не чувствовал ничего, кроме ноющей боли где-то глубоко внутри, боли, отвращающей от жизни и всех ее радостей. Умерла, застрелена девушка, к которой я за те несколько минут, что провел с ней, почувствовал, нет, не любовь, а нечто такое, что трудно описать на бумаге или рассказать словами. Я почувствовал родство наших душ, так, наверное, можно было бы сказать, если бы это не отдавало литературными штампами. Я думал об ее отце, непонятно зачем ввязавшемся в это дело, которое стоило жизни не только ему. О бессмысленности затеянного им разоблачения, его наивности, когда он говорил, что существует некий кодекс и что никто не тронет его детей, в случае если он добровольно сдастся. Тронули, Виктор