Позднее вечером он еще более укрепился в своих выводах, подтвержденных слабыми намеками, которые и сами по себе могут излучать свет во мраке сомневающегося разума. Селден, случайно встретив знакомого, отобедал с ним в ресторане и с ним же решил пройтись по ярко освещенной набережной, где были выставлены ряды уже переполненных скамей с видом на сверкающий мрак моря. Ночь была нежна и убедительна. Над головой висело летнее небо, которое бороздили ракеты фейерверков, а с востока над величественным изгибом побережья поднималась запоздавшая луна, посылая через залив луч света, который испепелялся в красном блеске лодочной иллюминации. На увешанной фонарями набережной обрывки музыки плыли над гулом толпы и мягким перешептыванием веток в сумрачных садах, а между садами и за ресторанчиками текла людская река, в которой громогласное карнавальное настроение сдерживалось только растущей усталостью угасающего сезона.

Селден и его спутник, не сумев найти места на скамьях с видом на залив, брели какое-то время вместе с толпой, а потом нашли обзорную точку на высоком парапете сада у набережной. Оттуда они видели только треугольник воды и мерцание раскачивающихся лодок по всему заливу, но толчея на улице была видна хорошо, и казалось, что для Селдена это было самое интересное зрелище. Через некоторое время, однако, он устал сидеть на насесте и один пошел по улице, зайдя за первый же угол в залитую лунным светом тишину переулка. Длинные садовые стены со свесившимися деревьями отбрасывали тени на тротуар, свободный экипаж проследовал по пустынной мостовой, и тут же Селден увидел пару, вышедшую из тени на другой стороне улицы, пара помахала шоферу и уехала по направлению к центру города. Лунный свет коснулся их, когда они замешкались, садясь в коляску, и он узнал миссис Дорсет и юного Сильвертона.

У ближайшего фонарного столба он взглянул на часы и увидел, что время идет к одиннадцати. Он миновал еще один перекресток и, не смешиваясь с толпой на набережной, дошел до роскошного клуба, возвышающегося над сутолокой. Там среди пламени переполненных столов для баккара он увидел лорда Хьюберта Дейси, восседающего со своей привычной усталой улыбкой над быстро исчезающей горкой золота. Скоро горка растаяла, лорд Хьюберт поднялся, пожав плечами, и присоединился к Селдену, чтобы выйти на пустую веранду клуба. Было уже за полночь, и толпы покинули ресторанчики, а длинные следы залитых красным светом лодок рассеялись и исчезли под небом, которым вновь овладел спокойный блеск луны.

Лорд Хьюберт посмотрел на часы:

— Черт, я обещал присоединиться к герцогине за ужином в ресторане «Лондон-хаус», но уже первый час, и я полагаю, они все разбежались. Я-то потерял их в толпе вскоре после обеда и укрылся здесь, во искупление. Они нашли места на променаде, но, конечно, тихо посидеть не могли, герцогиня никогда не может. Она и мисс Барт отправились на поиски того, что они называют приключениями. О боги, и это не их вина, что они до сих пор не нарвались на неприятности! — И он добавил, поискав в кармане сигареты: — Мисс Барт — ваш старый друг, насколько я знаю от нее же… Ах, спасибо, кажется, у меня ни одной не осталось. — Он закурил предложенную Селденом сигарету и продолжал высоким протяжным голосом: — Это не мое дело, конечно, но не я познакомил ее с герцогиней. Очаровательная женщина — герцогиня, вы же понимаете, и очень близкий мой друг, но крайне либерально образованна.

Селден выслушал это молча, и после нескольких затяжек лорд Хьюберт разразился снова:

— Такого рода знания нельзя передавать девице, хотя девицы в наше время настолько компетентны, что могут сами судить, но в данном случае… Я ведь старый друг тоже, знаете ли… и вроде ей больше не с кем поговорить, и вообще вся ситуация немного запутанная, как я это вижу, а ведь была и тетушка где-то, такая болтливая и невинная, но умевшая наводить мосты над пропастью, которой не видела племянница… Ах, она в Нью-Йорке? Какая жалость, что Нью-Йорк так далеко!

На следующее утро мисс Барт поздно вышла из своей каюты и обнаружила, что, кроме нее, на палубе «Сабрины» никого нет. Не похоже, чтобы кто-нибудь уже садился на уютные подушки шезлонгов, которые выжидательно расположились под просторным навесом. Лили узнала от стюарда, что миссис Дорсет еще не выходила, а джентльмены порознь сошли на берег сразу после завтрака. Получив эти сведения, Лили оперлась на поручни и постояла некоторое время, с удовольствием предаваясь праздному созерцанию представшего перед ней зрелища. Безоблачный небосвод окунул море и берег в ослепительно чистую купель солнечного сияния. Фиолетовые воды очертили четкой белопенной каймой край побережья, на его неровных возвышенностях из сероватой зелени олив и эвкалиптов выглядывали отели и виллы, а голые, тщательно прорисованные горы на заднем плане дрожали в неярком, колеблющемся свете.

Как это было прекрасно и как же она любила все прекрасное! Лили всегда знала, что ее восприимчивость к красоте маскировала некую притупленность других чувств, и тут ей нечем было гордиться, но последние три месяца она со всей страстью предавалась наслаждению красотой. Приглашение Дорсетов уплыть с ними за границу стало для Лили чудесным освобождением от сокрушительных невзгод. Умение возрождаться в новой обстановке и снимать с себя ответственность так же легко, как менять окружение, в котором возникли проблемы, позволяло ей думать, что перемена мест — это не просто отсрочка, а истинное решение ее затруднений. Нравственные угрызения преследовали ее только в среде, их породившей, — нет, Лили не собиралась преуменьшать или игнорировать их, но они утратили свою явственность, стоило только сменить фон. Ей нельзя было оставаться в Нью-Йорке, не выплатив денег, полученных от Тренора, а чтобы освободиться от этого чудовищного долга, ей, может быть, пришлось бы всерьез подумать о браке с Роуздейлом. Но волей случая Атлантический океан простерся между Лили и ее обязательствами, и они почти совсем исчезли из виду, словно буйки, которые она миновала и оставила далеко позади.

Два месяца на «Сабрине» были специально посвящены тому, чтобы создать иллюзию отдаленности. Лили погрузилась в новую атмосферу, и в ней возродились прежние надежды и амбиции. Круиз очаровывал ее, как романтическое приключение. Лили исподволь волновали имена и сцены, среди которых она обреталась, и, пока яхта огибала сицилийские мысы, она слушала, как при свете луны Нед Сильвертон читает Феокрита,[18]и каждый нерв ее возбужденно вибрировал от сознания собственного интеллектуального превосходства. Но недели, проведенные в Каннах и Ницце, доставили ей еще большее наслаждение. Лили радушно принимали в высшем обществе, и она почувствовала себя его госпожой, а однажды обнаружила упоминание о «прекрасной мисс Барт» в занимательном журнале, освещающем малейшие передвижения ее космополитической компании, — все эти события отодвинули на самый дальний план воспоминания о прозаических и неприятных проблемах, которых она бежала.

Если порой и мерещились трудности впереди, то Лили была уверена в своих способностях совладать с ними: ей было свойственно считать нерешаемыми только те проблемы, с которыми ей уже пришлось столкнуться. Между тем она могла гордиться искусством, с которым приспособилась к довольно деликатным обстоятельствам. Были все основания считать, что она стала одинаково необходимой как хозяину, так и хозяйке, а если бы ей подвернулась совершенно безукоризненная возможность извлечь из сложившейся ситуации финансовую выгоду, тучи на ее горизонте развеялись бы в мгновение ока. По правде говоря, мисс Барт, как всегда, была отчаянно стеснена в средствах, но ни Дорсету, ни его жене нельзя было даже намекнуть на это вульгарное и постыдное обстоятельство. Но все-таки нужда еще не слишком поджимала, Лили могла еще продержаться на плаву, как это случалось и прежде, надеясь на счастливый поворот в судьбе, который выручит ее. А пока жизнь была прекрасна, текла легко и весело, и Лили сознавала, что фигурирует в нынешних раскладах вполне достойным образом.