снизу птица, а потом: — Пока! Пока! — с верхушки шкафа.

Глава девятая

Орев и остальные

Ворсянка лежала на спине с открытым ртом и закрытыми глазами. Черные волосы, разметанные по подушке, подчеркивали бледность ее лица. Шелк, склонившийся над ней, молился, отчетливо видя обтянутые кожей кости лица, выпирающие скулы, глазницы и высокий, странно квадратный лоб. Вопреки подступающему пеклу дня, мать до подбородка укрыла ее красным одеялом, толстым и шерстяным, которое в освещенной солнцем комнате пылало как печка; лоб был усеян каплями пота, и только этот пот, вновь появлявшийся после того, как его вытирала мать, убеждал, что Ворсянка еще жива.

— Я слышала, что она заплакала, патера, как будто ее укололи в палец, — сказала мать, когда Шелк, помахав четками, запел последнюю из положенных молитв. — Это было посреди ночи, так что я подумала, что ей приснился какой-то кошмар. Я встала с кровати и подошла к ней. Все остальные дети спали, и она тоже продолжала спать. Я тряхнула ее за плечо, она проснулась и попросила пить. Я должна была сказать ей, чтобы она сама налила себе воды.

— Нет, — сказал Шелк.

— Только я так не сделала, патера. Я подошла к кувшину и налила чашку воды, она выпила и закрыла глаза, — спустя мгновение добавила мать Ворсянки. — Врач не придет. Куница уже попытался пригласить его.

Шелк кивнул:

— Я сделаю все, что смогу.

— Если бы ты опять поговорил с ним, патера…

— В последний раз он не впустил меня в дом, но я попробую.

Мать Ворсянки вздохнула и посмотрела на дочь.

— На ее подушке кровь, патера. Не много. Я не видела до тенеподъема. Я подумала, что это из ее уха, но нет. И ее била холодная дрожь.

Внезапно Ворсянка открыла глаза, удивив их обоих.

— Ужасный старик, — слабым голосом сказала она.

Мать наклонилась к ней:

— Что?

— Пить.

— Дай ей еще воды, — сказал Шелк, и мать Ворсянки засуетилась. — Старик ранил тебя?

— Крылья, — глаза Ворсянки повернулись к окну и опять закрылись.

Они находились на четвертом этаже, о чем Шелк, который самостоятельно поднялся на все четыре, несмотря на ужасную боль в правой щиколотке, очень хорошо знал. Он встал, подковылял к окну и выглянул наружу. Далеко внизу виднелся маленький грязный дворик, прямо над ними — мансарда. Тонкие, ничем не украшенные стены из желтоватого, обожженного солнцем кирпича.

Легенда гласила, что разговор с бесами приносит несчастье.

— Он говорил с тобой, Ворсянка? Или ты с ним? — спросил Шелк.

Она не ответила.

Ее мать вернулась с водой. Шелк помог ей усадить Ворсянку; он ожидал, что им с трудом удастся напоить девочку, но она жадно осушила всю глиняную кружку, как только та оказалась у ее губ.

— Принеси еще, — сказал он и, как только мать Ворсянки ушла, перекатил несопротивляющуюся девочку на бок.

Когда Ворсянка выпила еще, мать спросила:

— Это бес, патера?

Шелк опять сел на стул, который она ранее принесла для него.

— Да, я так думаю. — Он покачал головой. — У нас слишком много настоящих болезней. Окажется полным ужасом… — Он не закончил мысль.

— Что мы можем сделать?

— Ухаживать за ней и как следует кормить. Следить, чтобы она пила, когда захочет. Мне кажется, что она потеряла много крови. — Шелк снял полый крест с цепочки, висевшей на шее, и коснулся пальцами его острых стальных краев. — Патера Щука рассказывал мне об этом виде бесов. Это было… — он закрыл глаза, вспоминая. — За месяц до того, как он умер. Я не поверил ему, но выслушал, из вежливости. И сейчас я очень рад, что это сделал.

Мать Ворсянки горячо кивнула:

— Он сказал тебе, как отогнать их?

— Сейчас бес далеко, — рассеянно сказал Шелк. — Наша задача — не дать ему вернуться. Я могу сделать то, что сказал патера Щука. Я не знаю, откуда он об этом узнал и сработает ли это, но он сказал, что тогда ребенка не потревожат во второй раз.

Помогая себе тростью Крови, Шелк прихромал к окну, уселся на подоконник и наклонился наружу, держась свободной рукой за обветренную старую раму. Окно оказалось довольно маленьким, и он без труда смог дотянуться до крошащихся кирпичей над ним. Острым концом одной из четырех гамм, образующих крест, он нацарапал на кирпичах знак сложения.

— Я держу тебя, патера. — Отец Ворсянки схватил его ноги выше коленей.

— Спасибо, — сказал Шелк. Он нацарапал имя патеры Щука слева от наклонного Х. Патера Щука всегда подписывал свои работы; так он говорил.

— Я притащил тележку для тебя, патера. Я рассказал хефе о тебе, и он сказал, что все будет в порядке.

Чуть поколебавшись, Шелк добавил собственное имя с другой стороны Х.

— Благодарю тебя. — Он нырнул обратно в комнату.

— Я хочу, чтобы вы оба помолились Фэа. Исцеление — по ее части, и что бы ни случилось с вашей дочкой, случилось в конце ее дня.

Родители Ворсянки дружно кивнули.

— И еще Сфингс, потому что сегодня — ее день, и Жгучей Сцилле, не только потому, что наш город посвящен ей, но потому, что ваша дочка просила воду. И последнее, я хочу, чтобы вы с истинным рвением помолились Внешнему.

— Почему, патера? — спросила мать Ворсянки.

— Потому что я вам так сказал, — резко ответил Шелк. — Не думаю, что вы знаете какую-нибудь из положенных ему молитв, и, на самом деле, их действительно немного. Сочините свои. Он примет их, если ваши молитвы будут искренними.

Пока он спускался по лестнице на улицу, одна крутая болезненная ступенька за раз, за его спиной послышался голос Мукор:

— Это было интересно. Что ты собираешься делать дальше?

Он повернулся так быстро, как только смог. Как во сне, он посмотрел на оскал черепа безумной девушки и на глаза, которые никогда не принадлежали грубому сгорбленному отцу Ворсянки. Она исчезла, пока он во все глаза глядел на нее, и мужчина, который следовал за ним по лестнице, встряхнулся.

— Что с тобой, Куница? — спросил Шелк.

— Что-то странное, патера. Даже не знаю, что нашло на меня.

Шелк кивнул, начертил в воздухе знак сложения и прошептал благословение.

— Счас я в порядке, или так думаю. Могет быть, слишком переволновался из-за Ворс. Как будто кролик насрал на мою могилу.

* * *

Раньше Шелк вносил таз с водой по лестнице в спальню и мылся в пристойной уединенности; сейчас об этом не могло быть и речи. Закрыв на засов обе двери, он завесил окно на Серебряную улицу тряпкой для мытья посуды и кухонным полотенцем,