Вчера в Сити, зайдя постричься, спросил парикмахера, работает ли он во время налетов. Да, говорит, работаю. Даже когда кому-то надо побриться? Ну да, кивает, то же самое. А в один прекрасный день бомба взорвется где-нибудь поблизости, цирюльник невольно подпрыгнет и отхватит у клиента половину лица.

Потом, на автобусной остановке, пристал ко мне какой-то малопривлекательный господин, по виду похожий на коммивояжера. Сбивчиво заговорил о том, как они с женой стараются вырваться из Лондона, как сдают нервы, нелады с желудком и так далее и тому подобное. Трудно сказать, много ли сейчас таких, как он… Да, конечно, из Ист-Энда настоящий исход, каждый день после сумерек масса народа растекается по районам, где можно хоть как-то устроиться. Многие покупают лишний билет и ночуют на станциях метро, тех, что поглубже. Взять хоть Пикадилли… Все, с кем бы я ни говорил, сходятся на том, что в пустующих меблированных домах Уэст-Энда следует расселить бездомных; боюсь только, богатые свиньи этого не допустят, возможностей у них достаточно. На днях пятьдесят жителей Ист-Энда во главе с председателем муниципального совета одного из районов прошествовали к «Савою» и потребовали пустить их в бомбоубежище. Администрации гостиницы не удавалось оттеснить их до окончания налета, когда они ушли по доброй воле. Видя, как до сих пор ведут себя богатые, хоть происходящее явно перерастает в революционную войну, невольно думаешь о Санкт-Петербурге 1916 года.

(Вечером того же дня.) Почти невозможно писать при таком адском грохоте (к тому же только что вырубилось электричество; слава богу, нашлись свечи). В нашем районе огорожено веревками (из-за неразорвавшихся бомб) столько улиц, что дойти до дому от Бейкер-стрит (а это всего триста ярдов) – все равно что выбраться из самого сердца лабиринта.

21.9.40

Несколько дней не мог купить очередную тетрадку для продолжения дневника – к ближайшим трем или четырем магазинам канцтоваров не проберешься, улицы перекрыты из-за неразорвавшихся бомб.

Сделавшаяся привычной картина времени: аккуратно сложенные груды стекла, обломки кирпичей, запах газа, любопытствующие у оград вдоль улиц.

Вчера – на перекрестке с соседней улицей: небольшая толпа людей, сгрудившаяся вокруг служащего A.R.P[189] в черной железной каске. Оглушительный рев, огромное облако пыли и т. д. Кто-то в черной шляпе несется к штабу A.R.P, где одновременно появляется некто другой в белой шляпе, с набитым ртом – жует бутерброд с маслом.

Черная Шляпа: «Дорсет-сквер, сэр».

Белая Шляпа: «Ясно» (что-то отмечает в блокноте).

Бродят ничем не приметные люди, их эвакуировали из собственных домов из-за бомб замедленного действия. Вчера меня остановили на улице две девушки, весьма миловидные особы, если не считать донельзя перепачканных лиц:

– Извините, сэр, не подскажете, где мы?

В общем и целом жизнь в крупных районах Лондона протекает нормально, в дневное время все довольны, никто, похоже, не беспокоится о том, что будет вечером, – как животные, не задумывающиеся о будущем, если уж у них есть какая-то еда и место под солнцем.

24.9.40

Вчера на Оксфорд-стрит, от Охфорд-серкус до Мраморной Арки, ни единой машины, только несколько пешеходов в лучах солнца, отвесно падающих на пустую мостовую и отражающихся в бесчисленных осколках битого стекла. Перед «Джоном Льюисом»[190] – куча гипсовых манекенов, пронзительно-розового цвета, очень натуральных, настолько похожих на груду мертвых тел, что издали их и впрямь можно принять за трупы. Совершенно похожая картина в Барселоне, только там были гипсовые святые из оскверненных церквей.

Много споров по поводу того, можно ли услышать бомбу (то есть ее свист), если она падает прямо на тебя… Лично я усвоил, и довольно ясно, что, чем дальше находишься от места падения бомбы, тем дольше слышишь свист. Поэтому, если он оборвется быстро, надо искать укрытие. Таким же образом действуешь, и укрываясь от снарядов, но там вроде скорее повинуешься инстинкту.

Самолеты налетают волнами, с интервалом в несколько минут. Это, как где-нибудь на востоке, когда тебе кажется, что ты прихлопнул последнего москита, забравшегося к тебе в сетку, а стоит выключить свет, как зажужжит следующий.

27.9.40

Унылый тон сегодняшней «Ньюс кроникл», что и не удивительно в свете вчерашних сообщений из Дакара[191]. Но у меня есть ощущение, что газета в любом случае готова занять пораженческую позицию и окажется в авангарде, когда будут предложены более или менее приемлемые условия мира. У этой публики нет определенной политики и нет чувства ответственности, вообще ничего нет, кроме традиционной неприязни к британскому правящему классу, основанной главным образом на идее нонконформизма. Это просто крикуны, как и те, кто работает в «Нью Стейтстмен» и тому подобных изданиях. Можно не сомневаться, что все они поднимут лапки вверх, когда условия военной жизни станут невыносимыми.

Сильная бомбежка минувшей ночью, хотя мне кажется, ближе чем в полумиле ни одна бомба не разорвалась. Впрочем, достаточно уже простого свиста разрезающей воздух бомбы – удивительно, в какое смятение приходишь. Стены дома содрогаются, посуда на столе дребезжит. Правда, теперь немцы сбрасывают крупнокалиберные бомбы. Об одной, той, что упала, не разорвавшись, недалеко от Риджент-парка, говорят, что она была «величиной со стоячий почтовый ящик». Почти ежедневно вечерами, по крайней мере однажды, выключается свет, не внезапно, вспыхнув напоследок, как бывает при замыкании, а постепенно, чтобы через пять минут снова загореться. Почему свет тускнеет, когда бомба пролетает недалеко от линии электропередачи, никто, кажется, не знает.

15.10.40

Пишу в Уоллингтоне после почти двухнедельной болезни, вызванной отравлением. Новостей немного – то есть только события мирового масштаба, ничего хоть сколько-нибудь серьезно касающегося меня лично.

В Уоллингтоне сейчас одиннадцать эвакуированных детей (изначально было двенадцать, но один ребенок сбежал, и его пришлось вернуть домой). Все из Ист-Энда. Одна девочка, из Степни, сказала, что ее деда разбомбили семь раз. Славные на вид ребята и ведут себя вполне прилично. Тем не менее кое-кто по привычке ворчит. Например, на семилетнего малыша, которого разместили дома у миссис…[192]

– Грязный чертенок, вот кто он такой. Мочится в постель и пачкает штаны. Будь я его опекуншей, носом бы ткнула в собственные какашки, этого грязного чертенка.