— Не, Алексей Викторович, я умираю от наивности нашего народа, — кривился опер, докладывающий о результатах допроса этой свидетельницы. — Оказывается, этот клоун пришел к ним в общагу, или как она там у них называется, собрал нескольких теток преклонных лет и прямо заявил, что он — артист и намерен разыграть тут спектакль. И попросил предоставить убежище. Они его резонно спрашивают, что это за идиотизм такой — в привидение играть и детей пугать. А он говорит: «Вы детей предупредите, что это всего лишь артист дурачится. И всех остальных, конечно, тоже в известность поставьте». Они снова его резонно спрашивают: а для кого тогда спектакль?

— А действительно? — нахмурился Перепелкин. — Если все знают, что он артист?

— Не догоняете, Алексей Викторович, — покровительственно хмыкнул молодой опер. — Не все знают. А только люди, обслуживающие хозяйство. Да и из этих людей один не знает.

— Грузчик… Анатолий… — вспомнил Перепелкин показания Глории Кошелкиной.

— Теперь теплее… — оперативник потянулся. — У вас, действительно, пива нету? Говорят, здесь постояльцам дают.

— В баре, на этаже, — сдержанно проговорил Алексей Викторович. — Правду говорят: страх операм неведом. Ни Бога, ни черта, ни прокурора городского не боитесь.

— Вот как раз прокурор пивом не обделен, — вздохнул оперативник. — Гуляет сейчас чуть не в обнимку с какой-то красоткой и баночное «Балтийское» через трубочку посасывает.

— Дослужись до его лычек и тоже посасывай на работе в присутствии подчиненных, — наставительно сказал Перепелкин. — А в присутствии начальства — чревато. Так что — грузчик? Для него спектакль?

— Как сказать, — помотал головой оперативник. — Этому что спектакль разыгрывай, что настоящий дух появись, ему без разницы. А вот на его клиентов пьеса еще могла произвести впечатление.

— На Петрухину и Ласточкину?

— Вот кто там у него в клиентах ходил, я не знаю, потому что этот тип сам их по именам не знает — памяти никакой. Лица вспоминает и в соответствии с их пристрастиями сопоставляет. Вот такая нехитрая оперативная память.

— Ну хорошо… — пробормотал Перепелкин, чувствуя себя полным идиотом. — Спектакль не для торговца алкоголем, а для его клиентов. Все равно не понимаю, почему эти дамы из хозяйственной части согласились потворствовать нашему артисту. Он им денег дал?

Оперативник снова потянулся и открыто улыбнулся Алексею Викторовичу. Ему импонировало, что молодой следак не делает умное лицо при отсутствии мыслей, как многие из следаковской и прокурорской братии. Да и вообще Перепелкин слыл в управлении парнем толковым и не паразитирующим на чужой, оперской шкуре, поэтому вызывал уважение среди рядовых оперативников.

— Денег они, может быть, и не взяли, — сказал опер. — Заподозрили бы чего-нибудь нехорошее, да и начальству пожаловались бы. Или Мушкину. Ведь все-таки на территории убийство недавно произошло. Какая-нибудь тетка-уборщица обязательно бы стукнула, подумав, как бы чего не вышло. Артист умнее к вопросу подошел. Он им сказал, что действует по поручению организаторов съемок. Они, мол, его и наняли. Чтобы звездных мальчиков и девочек от хозблока отпугивать, от пагубной привычки отвращать и торговлю грузчика Анатолия на нет свести. Дамочки артиста поддержали, потому что их этот Анатолий самих достал. И клиенты его — тоже.

— Что за глупость? — удивился Перепелкин. — Не проще было уволить этого торговца или передать в руки правосудия? Эти дамочки могли хоть на минуту поставить себя на место организаторов? Им не показалась такая борьба с подпольной торговлей алкоголем странной?

— Не проще, и не показалась, — хмыкнул оперативник. — Этот грузчик — сынишка директора пансионата. Настучат они на него — работы лишатся. А почему они не удивились тому, что организаторы съемок таким странным образом с алкогольными пристрастиями борются? Удивились. Но артист Моня им и это объяснил. Начальники, говорит, съемочного процесса — люди умные, образованные и творческие. Они прекрасно знают, что запреты любителям выпить по барабану. Их надо сложными методами лечить. Ситуативными. Одна тетка это его слово долго вспоминала, но вспомнила-таки. В общем, он голову им задурил капитально. И убедил в праведности намерений.

— Да, молодец… — протянул Перепелкин. — Самое страшное, что мы его упустили. И розыск ничего не даст. Если он гримироваться умеет так талантливо, что его все за убитого принимали, даже те, кто хорошо Молочника знал, то пиши пропало.

— Пожалуй, — согласился оперативник. — Хотя есть маленькая надежда, что он захочет выйти на своего сообщника.

— На сообщника? — переспросил Алексей Викторович. — Почему — сообщника?

— Вы же сами утром говорили, когда нас инструктировали, что, возможно, у артиста есть сообщник, — удивленно проговорил молодой опер. — Забыли?

— Возможность и действительность — две большие разницы, — вздохнул Перепелкин. — Да была у меня такая мысль. Когда я думал о мотивах действий этого артиста. А вдруг он женщинам из хозчасти и не врал вовсе? Вдруг его, действительно, наняли? То есть, наверняка наняли! Какой артист будет работать бесплатно? И я думаю, что его мог нанять кто-то из участников проекта.

— Мы с ребятами тоже склоняемся к этой версии, — сказал оперативник. — Игра называется «вышибала». В задачу этого призрака входило вывести из равновесия как можно больше народу из «звездолетчиков». Вы говорили: первый раз он появился перед Петрухиной и Ласточкиной, потом попросил, чтобы привели на крышу Кошелкину. Дамочки в шоке — вот минус три претендентки на главный приз. Возможно, он собирался каждую ночь так куролесить. Да вот Мушкин ему помешал. И Кошелкина оказалась не такой неврастеничкой, как ее заклятые подружки.

— Очень похоже на правду, — сказал Алексей Викторович. — Начали с самых… тонких натур. Перед парнями ведь он не выступал. Одно меня смущает: зачем он меня на крышу пригласил? Был уверен, что я тоже поверю в его бестелесность? Или в то, что не сумею справиться с ним?

— Или он был уверен, что кто-то его в сложной ситуации подстрахует, — предположил оперативник. — А эта Ласточкина… Она, действительно, жертва, а не сообщница? Может быть, они вдвоем перед вами спектакль разыгрывали?

— При таком количестве алкоголя в крови очень трудно сознательно играть роль, — ответил Перепелкин. — Но не исключено, что это именно артист напоил ее до бесчувствия.

— Дура, — рассеянно проговорил оперативник. — Алексей Викторович, ну, точно пива нет? Жажда мучит, сил нет. Что у вас в холодильнике-то?

— Я сегодня его не открывал, — сердито ответил Перепелкин. — Но обычно по моей просьбе туда ставят только минералку.

— Тогда я пошел, — грустно сказал молодой опер. — Пойду искать по свету, где оскорбленному есть чувству уголок.

— Оскорбленному чувству? — встрепенулся Алексей Викторович, но оперативник уже закрыл за собой дверь.

А Перепелкин вскочил и стал ходить по номеру, ничего не видя перед собой. А что если все это — актерская месть? Глория Кошелкина сказала, что Моня был оперным артистом, а потом стал собирать бутылки на пляже и просить милостыню. Зарабатывал хорошо, но ведь не своей профессией. А тут рядышком — такой проект. И масса народа — бесталанного, безголосого, с точки зрения оперного певца, на сцену рвется. Вот и не выдержала душа артиста. Оскорбили его в лучших чувствах. Может такое быть? Может. Но разве узнаешь это точно, пока преступник в бегах? «Упустил, упустил, — как заведенный, повторял про себя Перепелкин. — Ну, какой же я тоже… бесталанный…»