— Благослови, светлый…

— Да свершится все по воле Светлого Очищающего и под его справедливым взором!

А что ему еще остается делать? Лучше уж слушаться принца, а то и огрести можно.

Барон ахает, но спорить не решается. Понадеялся на доспехи и оружие… зря. И то и другое у Джека было — и ничуть не хуже. Ровно через двадцать минут дело было закончено. Джек и барон встают в круг, барон осторожничает, Джек прыгает вперед, занося меч, барон отшатывается — и Джек принимается наступать. Удары сыплются со всех сторон, барон начинает нервничать, оступается — и пропускает взмах меча, который отделяет его голову от шеи.

Обезглавленное тело еще стоит какое-то время, но потом обрушивается на землю, заливая все вокруг кровью из артерий.

— Бог явил свою волю! — громко провозглашаю я. — Да будет так Джек из рода Норрет, отныне ты — первый барон Норрет! Дарую тебе в возмещение за твою обиду и обиду несчастных земли Пантина, правь ими мудро и справедливо.

Все смотрят на меня, как на живое воплощение Светлого.

Но с другой стороны… жена у барона была, но законных детей пока не прибавилось, не так давно женился, бесприданницу взял. Кухаркины дети по двору бегали, но наследовать ничего не могли. Так что…

Выделить девчонке приданое — и пусть Джек ее замуж выдаст, за кого она захочет. Я ее неплохо за ужином разглядел, личико печальное, глаза опущены, на руках синяки…

Если человек сволочь — так он ею и останется. С семьей ли, с другими…

Сволочь — это состояние души.

И я направляюсь писать официальные бумажки. Надо же, чтобы никто не подкопался.

Домой, ко двору… к Карли.

* * *

Задержаться мне пришлось еще на двенадцать дней, пока Джек не вошел в курс всех дел. Изабель поправлялась, медоварни отстраивались с новым размахом, бывшие разбойники обзавелись кто формой стражников, кто куском земли, и в лесах воцарился покой.

И наконец я распрощался с другом. Мы пожали друг другу руки — и я уехал.

Вот и Алетар.

Белый город в изумрудной оправе холмов, у ног которого плещется синее море.

И я мчусь во дворец.

В свои покои.

Конечно, надо бы доложиться дядюшке, но какой, к темному, доклад?! Карли! Мой цветок, мое солнышко…

Был вечер, но свет горит. Я врываюсь в комнаты.

— Карли?

— Ее нет.

— Рене?

Друг сидит в углу, читая книжку. Сейчас он откладывает ее и встает.

— Алекс… нам надо поговорить.

— Что случилось?

Сердце сжимает тяжелая лапа беды. Что с Карли? Мертва?

Нет! Я бы почуял! Я же некромант! Ее душа пришла бы ко мне!

Заболела?

Вылечу!

— Сядь.

— Рене!

Друг мнется, смотрит в угол, жмется… я как следует встряхиваю его за плечи.

— Ну?!

— Карли вышла замуж.

— Что?!

Я почти падаю в кресло. Ноги не держат.

— Карли вышла замуж.

— Н-но… КАК?!

Рене вздыхает и принимается рассказывать. Действительно, блеск двора нравился Карли. Но я-то! Вислоухий осел! Болван!

Тупица!

Как я мог не заметить, что Абигейль обрабатывает мою девочку?

Да, я знаю, что за спиной меня называют «принц-ублюдок», ну так что же? Пусть пока, все равно я потом казню половину этих придворных паразитов! Но я не мог подумать, что Карли будут дразнить «ублюдочной невестой». Подло, исподтишка — но ведь от этого не менее больно!

Смешки там, подколки здесь, иголки тут…

А потом я уехал.

Том и Рене как могли защищали мою невесту, но могли-то они как раз немного. Абигейль приказывала — и они прыгали. А та приблизила Карли к себе, сделав фрейлиной.

И тут появился — Он.

Где-то дней через десять после моего отъезда, я даже не доехал еще до баронских земель.

Виконт Латур.

Молодой, красивый, богатый… и с ходу начавший активно ухаживать за Карли. То есть сразу же предложивший ей руку и сердце.

Уж что ему пообещала за это Абигейль — оставалось только гадать. Но…

Карли сначала сопротивлялась, но потом их застигли в недвусмысленной ситуации.

— Насколько недвусмысленной? — уточняю я. Слушать было тошно и почему-то стыдно. Словно подглядываешь за чужими любовными утехами.

Рене мнется, как холоп в борделе.

— Ты что — в монастыре?

— Их застигли, когда виконт целовал на балконе твою невесту, — звучит от порога голос Томми.

— Просто целовал?

В моей груди разгорается надежда. Ну подумаешь там… она могла просто быть ошарашена, а потом ее принудили, заставили, пригрозили… Абигейль это могла! Она еще и не это могла!

— Поцелуй был весьма интимного свойства. — Томми словно отрезает слова. — На Карли с задранными юбками и на виконта вот здесь, — жест оказывается более чем выразительным, — весь двор нагляделся. Она, знаешь ли, уже ничего не замечала, а он был слишком занят.

Я представляю себе картину.

Моя девочка и…

Твою ж!

Если бы я не успел перегнуться через подлокотник — меня бы вырвало себе на колени. Мерзко, как же мерзко…

Рене набулькивает в кубок вина и протягивает мне:

— Залпом.

Я послушно осушаю чашу. И тут же сгибаюсь в новом приступе.

До утра ребята выхаживают меня как могут. Отпаивают успокаивающим, пытаются сделать хоть что-то… но я их не слушаю.

Перед глазами крутятся две картины.

Карли — в венке из маков на цветочной поляне. Моя девочка, моя любовь, мое сердечко…

Карли — в роскошном придворном платье на балконе, юбки задраны, на коленях у ее ног неизвестный мне виконт… Или известный?

Кажется, я видел его пару раз. Глуповатое лицо с черными усишками, смазливый, но… Есть в нем что-то от конюха. Слишком простонародное…

А вокруг стоят и смеются придворные…

Картины наплывают друг на друга, накладываются, распяливаются хохочущими лицами…

Ненавижу!!!

Абигейль, стерва такая, ты сполна отомстила мне за дочь.

Кусок сердца вырвали у тебя?

Но и мое сейчас кровоточит.

Почему так?

Я бы дал Карли все. Корону, жизнь, счастье… Почему она не могла просто подождать? Просто быть сильной? Быть честной?