Мария первой взяла себя в руки.

– Что ж, – вздохнула она, – не остается ничего другого, как только делать хорошую мину и показывать радость, которой нет в сердце… И восстанавливать нити захватывающих заговоров.

Пресытившись торжествами и переездами, двор вернулся в Париж. Ришелье ехал назад с частыми остановками, две из которых давали мадам де Шеврез повод для размышлений: замки де Кузьер и де Рошфор-ан-Ивелин принадлежали ее отцу, Эркюлю де Роан-Монбазон, которого после того рождественского вечера в Дампьере она видела крайне редко. Став губернатором Парижа и безоговорочно поддерживая короля, герцог де Монбазон не скрывал неприязни к собственной дочери, и она платила ему той же монетой, сдабривая ее изрядной долей иронии, благо повод для этого был: все знали, что его восхитительная суп-руга изменяла ему нещадно. В том числе и с маршалом Монморанси! Но то, что де Монбазон принимал у себя кардинала, означало, что теперь свою привязанность к Людовику XIII он распространяет и на его министра. «Это может пригодиться, – отметила про себя Мария, – поскольку Ришелье продолжает жить».

С приходом зимы в Париж вернулись все. Здесь привычная жизнь двора протекала непривычно спокойно в течение нескольких недель. Можно было подумать, что противоборствующие стороны присматривались, выжидали выказывая при этом строгую учтивость. Король даже съездил на охоту в Дампьер, где супружеская чета де Шеврезов приняла его с радостью, искренней у Клода и притворной у Марии.

На радость маркиза де Шатонефа, рабочие сеансы герцогини с Ришелье прекратились. Маркиз тем не менее не был осведомлен об активной секретной переписке, которую Мария и королева вели с Лореном, Англией и Испанией, он был опьянен ее близостью, хотя их интимные встречи были теперь не так часты. Он помногу и часто писал герцогине, а если видел ее у королевы, рассказывал обо всем, что происходило на Совете. Его откровенность позволила Марии предупредить Карла Лоренского о готовящейся атаке французских войск на один из близлежащих пограничных городов.

Казалось, кардинала ни королева, ни герцогиня, ни Шатонеф не интересуют. Король, увлеченный мадемуазель де Отфор, продолжал робко ухаживать за ней, но девушка неизменно пресекала эти попытки с безжалостной иронией.

Неистового гнева короля, который разразился вскоре, никто не мог предвидеть.

Двадцать пятого февраля король потребовал к себе в Сен-Жермен маркиза де Шатонефа и, едва выслушав приветствие, приказал ему вернуть печати Франции, а де Горду дал распоряжение арестовать маркиза и препроводить его в Бастилию, жилье де Шатонефа подвергнуть обыску и изъять все бумаги. Среди них обнаружились многочисленные письма, в том числе тридцать два письма Монтэгю, тридцать одно от королевы Генриетты-Марии и целая стопка писем мадам де Шеврез.

Несколькими днями позже герцогу де Шеврезу было приказано увезти свою супругу из Парижа. О Дампьере не могло быть и речи: Людовику XIII хорошо было известно влияние мадам де Шеврез на своего мужа. А потому Мария была отправлена в замок Кузьер к своему отцу в тот самый момент, когда де Шатонеф под усиленной охраной следовал в Ангулем, где его ожидало заключение в замковую башню.

Для мадам де Шеврез вновь очутиться в замке Кузьер, где прошли годы ее детства, было в некотором смысле крушением ее надежд и честолюбивых планов. Привыкшая к королевским дворцам, к своему великолепному Дампьеру, она нашла его не правдоподобно миниатюрным. В детстве он казался ей более величественным. По-своему прелестным, со светлыми жилыми комнатами за высокими окнами между двух башен, с нахлобученными на них сторожевыми вышками под сланцевыми крышами и особенно садами, увы, неухоженными, которые спускались прямо к Индру, он теперь никак не отвечал ее честолюбию. В ее глазах это была самая заурядная усадьба, к счастью, неплохо меблированная и не лишенная некоторого комфорта. Что, впрочем, не помешало Кузьеру стать даже частью истории, послужив объектом примирения между Людовиком XIII и его несносной мамашей после первой их ссоры, скорее напоминавшей войну. Было и еще одно обстоятельство, которому раньше она не придавала никакого значения, а теперь оно ее тронуло: Монбазон, отец Марии, купил его перед рождением дочери у маркиза де л'Обепина, отца несчастного маркиза де Шатонефа. Узник Ангулема, как и она, когда-то играл здесь ребенком под раскидистыми деревьями на берегу реки.

О последнем своем любовнике она думала не без сожаления: он был восхитительным партнером, в некотором смысле она его даже любила. Мария понимала, что еще долго не сможет забыть его, хотя и не испытывала ни малейших угрызений совести. Когда преследуешь некую цель, знай, что рискуешь, и умей забывать обо всем. Эта мысль не пришла бы ей в голову, не будь она сама в нынешнем стесненном положении. Мария считала, что дворянин по крови не стал бы униженно служить Ришелье. Главное, Шатонефу сохранили жизнь, а у Марии достаточно сил и средств рано или поздно вызволить его из заключения. Ей сумели сообщить, что арест и взятие под стражу маркиз воспринял достойно, чуть ли не с улыбкой. Осужден он был «за непомерное желание нравиться женскому полу, а остальное явилось следствием женских шалостей и излишнего с ними балагурства». Ну, кто бы не мечтал быть посаженным в тюрьму за подобные слабости!

Так или иначе, Мария, поначалу опасавшаяся гнева со стороны отца, быстро успокоилась. Она знала в Кузьере почти всю прислугу, приняли ее как вернувшуюся в родной дом блудную дочь, и она вновь обрела права полновластной хозяйки окрестных мест. Перан и Анна, что удивило Марию, казалось, были довольны возвращением в эти края. Под покровом их преданности Мария чувствовала себя в безопасности, несмотря на то что из окон своей комнаты могла разглядеть громаду башни в Монбазоне, неприязненном, как и сам герцог Эркюль, ее отец. Она запомнила, что отец, перед тем как оставить Кузьер, советовал дочери поселиться именно здесь, «чтобы не бояться, что кто-либо снова причинит вам неприятности!». Какая трогательная забота!

На новом месте Мария постепенно успокоилась. Мосты между нею и Анной Австрийской сожжены не были, скорее, наоборот, они стали прочнее. Перед тем как покинуть Париж под предлогом прощания и напутствий, она долго беседовала с королевой. Они оговорили многие детали предстоящего обмена письмами не только между Кузьером и Парижем, но благодаря умело подготовленной сети людей, желающих услужить королеве, также и с Брюсселем, Лондоном, Нанси и Мадридом. Так, между королевой и герцогиней курсировал некто Плэнвиль, в Лондон наведывался все тот же лорд Монтэгю, перевозя послания в своем дипломатическом багаже, с Испанией и Брюсселем через Валь-де-Грас, в котором настоятельница монастыря де Сент-Этьен была полностью на их стороне. При подобном посредничестве не было проблем с получением новостей и от королевы-матери, и от мадам дю Фаржи, ставшей самым полезным агентом при кардинале и инфанте, брате Анны Австрийской, сменившем инфанту Изабель-Клер-Евгению. На Ла Порта легли хозяйственные заботы: он доставлял и хранил симпатические чернила, и письма не приходилось жечь.