отступая, падает в яму. Стонет.)

Элу

Яма съела Элаи.

Старуха

Элаи, Элаи, выходи. Прогоним Тремограста.

Элаи

Не могу; рука вертится в другую сторону.

Старуха

Тремограст, помоги Элаи.

(Тремограст вытаскивает Элаи.)

Аха

У Элаи рука, как хвост.

Элаи

Закопай яму, Тремограст.

Тремограст

У старого тигра сломалась лапа. Не боюсь Старого тира. Яма глубокая. Хорошая яма.

Элаи

Я рассердился на тебя, упал в яму. Носорог ведь день ел, он не сердитый. Увидит яму, проходит сбоку.

(Старуха собирает глину и обмазывает ею руку Элаи.)

Элу

У Элаи толстая рука, он сильный.

Аха

Тремограст длиннорукий охотник.

(Тремограст думает и роняет дубину поперек ямы. Рыгает от удовольствия. Подбирает палки, брошенные мужчинами и [тоже] делает над ямой настилку. [Рвет] Ломает ветви, кладет их туда же.)

Элу

Тремограст боится Элаи. Засыпает яму.

Старуха

Тремограст хитрый.

Элаи

Тремограст, убери ветки.

(Тремограст оскаливается на него.)

Элаи

Старуха, убери ветки.

Старуха

Тремограст злой. Больно дерется.

Элаи

Аха, убери ветки.

Аха

Я боюсь Тремограста.

Элаи

Элу, убери ветки.

Элу

Я тоже боюсь.

Старуха

Элу молодая, Тремограст молодой, не бьет Элу. Элу, убери ветки.

Элу

Боюсь.

Старуха

Элу, я скажу дереву, дерево задушит тебя.

(Элу нерешительно подходит к яме.)

Тремограст

Элу, не трогай веток.

Элу

У меня на боку рана. Залижи ее. (Поднимает руку и обнимает Тремограста.)

Тремограст

Уходи, Элу. (Толкает ее, она прислоняется к его плечу и плачет.) Не плачь.

Элу

Ты гонишь меня. Старуха меня бьет. Элаи меня бьет. Аха съела мои корешки. Я слабая. Не гони меня.

Тремограст (схватывая ее)

Иди со мной.

Элу (вырываясь)

Нет, нет.

Тремограст

Тогда уходи.

Элу (прижимаясь к нему)

Не гони меня.

(Вбегают мужчины.)

Мужчины

На деревья, на деревья! Идет носорог, его кусают слепни. Он убил быка. На деревья, на деревья!

(Все карабкаются на деревья. Только Тремограст продолжает работу.)

Элу

Тремограст, помоги мне, я не влезу.

(Элаи сталкивает ее с ветки.)

Элу

Элаи меня бьет.

(Тремограст бросается к ней. Все влезают на деревья.)

вместо 1–130

Действие второе

Почти стемнело. На ветвях видны жестикулирующие фигуры людей.

Голоса

Носорог пошел к красной горе. Он очень злой. Он упадет в яму. Кишки быка висят на роге. Он не упадет. Он сбросил кишки. Элу, иди ко мне. Не могу, старуха меня держит. Я убью старуху. Помогите, помогите. Тремограст лезет. А, а, а! Уа, падаю. Тремограст сбросил старуху. Она на земле. Ее растопчет носорог. Помогите старухе. А! А! А! Тремограст трус, бьет женщину. Не трогай меня, храбрый Тремограст. Носорог не упадет в яму. Старуха разбросала ветви. Носорог упадет, он злой. Не упадет, сбросил кишки. Я ударю носорога. А! А! А! Я ударю носорога, он будет злой, упадет в яму. Носорога нельзя ударить, он страшный. Тремограст, не ходи. Тремограст остается с Элу, он трусливый. Тремограст слезает [Уа]. А! А! А! Носорог убьет Тремограста. Тремограст, не ходи. Бежит, бежит. За холмом. За пальмами. Старуха, лезь, лезь. Не могу, ноги отшибла. Лезь в яму. Лезь в яму. Носорог не злой, не упадет. Не лезь, носорог злой. Тремограст ударил носорога. Бежит. Вот он, вот он. Тремограст ударил. А! А! А! Тремограст прыгнул! Прыгнул! А! А! А!

Комментарии

Творчество Гумилева-драматурга изучено неизмеримо меньше, чем творчество Гумилева-поэта. Отчасти это объясняется тем, что сценическая история гумилевских пьес оказалась весьма скудной. Три постановки «Дон-Жуана в Египте», одна — «Гондлы», одна — «Дерева превращений» — вот все сценические версии драматургического наследия поэта, осуществленные до 1986 г. К этому необходимо прибавить, что трагедия «Отравленная туника», которую В. М. Сечкарев, автор вступительной статьи к тому драматургии в СС, считал не только «одним из лучших поэтических достижений Гумилева», но и явлением, принадлежащим «к самым лучшим созданиям в истории русского театра вообще» (СС III. С. XXVI), при жизни поэта не увидела свет и долгое время была известна лишь самому узкому кругу лиц. С другой стороны, до сих пор остается дискуссионным вопрос о «сценичности» гумилевской драматургии — вопрос, поднятый еще М. А. Кузминым, утверждавшим в рецензии на первую постановку «Гондлы», что поэт «никогда не любил и не понимал театр» (Жизнь искусства. 1922. 17 января). Так, по мнению Р. Л. Щербакова, «для гумилевских пьес огни рампы не так уж нужны. Они прекрасно существуют вполне самостоятельно, без сцены, поскольку рассчитаны не столько для глаз, сколько на слух» (Соч I. С. 396). Д. И. Золотницкий называет вопрос об отношении Гумилева к театру «непростым вопросом»: «обида непонятого автора», по мнению исследователя, привела к тому, что «Гумилев театру не доверял и повертывался спиной к миру кулис» (ДП. С. 11, 18). Пьесы Гумилева действительно предельно «словесны», насыщены пространными монологами, что в какой-то мере может стать помехой для собственно сценической динамики. Окончательный ответ на вопрос о «сценичности» или «несценичности» драматургического наследия поэта, конечно, предстоит дать самому театру, который с конца 80-х гг. XX в. начал достаточно активно осваивать эту сторону творчества Гумилева.

История гумилевской драматургии является достаточно оригинальной самостоятельной коллизией в творческой биографии поэта. Здесь можно выделить несколько этапов, обладающих весьма отчетливой внутренней целостностью.

Дебют Гумилева-драматурга состоялся в 1909 г. В одном из ноябрьских писем к Брюсову он сообщает, что у него «почти готова драма, или, скорее, драматические картины, вещь небольшая и, как мне кажется, интересно задуманная», и спрашивает о возможности публикации пьесы в «Весах» (см.: Неизд 1986. С. 100). Речь идет о драме «Шут короля Батиньоля». Реакция Брюсова неизвестна, но на страницах «Весов» пьеса не появилась. Гумилев хотел пристроить «Шута» в московский «Театр трагедии», руководитель которого Н. Н. Вашкевич был близок Брюсову и пытался, — конечно, не без непосредственного воздействия «мэтра» русского символизма, — воскресить на театральных подмостках мистериальное «дионисово действо». Затея эта не удалась — «Театр трагедии» продержался лишь около года и на момент завершения работы Гумилева над своей пьесой уже не существовал. Очень вероятно, что «Шута короля Батиньоля» Гумилев читал Брюсову на их первой встрече 15 мая 1907 г. в Москве и получил от него совет:

«Предать забвению» (см. письмо к Брюсову от 30 ноября 1907 г.: Неизд 1986. С. 107). Еще более жестокое разочарование постигло Гумилева месяц спустя, когда, проездом из Москвы в Париж, он навещал в Севастополе А. А. Ахматову (тогда еще — Горенко): невеста не захотела слушать пьесу. В конце концов злополучная рукопись была, по словам Ахматовой, сожжена (см.: Жизнь поэта. С. 48). Однако несколькими годами спустя