Пес о скамейке ничего не знал. Его сюда привел запах покрытой жирными пятнами бумаги. Она лежала под скамейкой, свернутая обещающе большим комом. Часто дыша, старик тяжело опустился на скамью, а пес опасливо присел поодаль, с вожделением глядя на бумажный сверток. Мужчина носком ботинка подвинул бумагу к собаке со словами:

– Вряд ли что-нибудь там найдешь!

Пес сначала попытался развернуть сверток лапой, потом, увлекшись, помог себе зубами. Его усилия вознаградились кусочком чего-то, что было когда-то пирожком. Он проглотил добычу и стал вылизывать прилипшие к бумаге крошки, все еще настороженно поглядывая на человека. Окончив, видимо, единственную за этот день трапезу, собака улеглась рядом, положив голову на лапы. Мужчина порылся в кармане, вытащил завернутые в бумагу два кусочка батона и положил перед собакой.

– Ешь, мяса предложить не могу – сам не помню, когда его ел.

Пес деликатно, один за другим сжевал куски булки и умиротворенно прищурил глаза.

Старик отдыхал, глядел на собаку, и ему вдруг захотелось поговорить, не важно о чем. Кроме пса, говорить было не с кем.

– Ты, псина, наверное, тоже знавал лучшие времена. Но жизнь, она такая… Глупости говорят, что человек своими руками творит свою жизнь. Неправда. Уж я-то хорошо знаю. И знаешь, Петька, что самое плохое в этой жизни? Одиночество. А отсюда и бесполезность твоего существования… Погоди, пес! А почему я тебя Петькой назвал? Он ведь погиб в какой-то горячей точке… Ну, тем более, значит, не обидится. В детстве мы с ним дружили. Иногда дрались, но только между собой, а если поодиночке на кого нападут – так мы друг за друга горой! Но мы с ним не только дрались. Говорили по душам, планы на будущее строили… Хреновые строители из нас оказались… Вот ты, Петька, тоже один. Наверное, хозяева когда-то выгнали?

Пес поводил разодранными ушами и, казалось, внимательно слушал. Мужчина продолжал:

– Ладно, не будем о грустном. Меня никто не выгонял, а вот оказался выброшенным из этой жизни. Я тебе, Петя, признаюсь: официально я не существую вовсе, нету меня. Погиб в пожаре вместе с остальными жильцами.

После паузы старик вновь заговорил:

– Давно это было. Надо было сразу заявить о себе, что живой… Да что теперь говорить, время утеряно. На том месте теперь особняк вон какой стоит! Поговаривали, что и пожар был не случайный… Тогда, после пожара, что смогли собрать – схоронили в общей могиле. Я стоял в сторонке, грязный, заросший щетиной. Очнулся, только когда в руку мне положили деньги. По тем временам достаточно крупные – десять рублей. И услышал слова. Навсегда их запомнил: «Возьмите, дедушка, на помин души раба Божьего Андрея!» Андрей – это я. А от денег шел такой родной запах, что я умер вторично и уже навсегда… Я своей доченьке Наде, она у нас с покойной женой единственная была, покупал всегда одни и те же духи. Они ландышами пахли. Не помню теперь их названия. Да и тогда я их узнавал по коробочке…

А может, и не она тогда была. Я в таком состоянии мог ошибиться. Жизнь – она как змея подколодная. Ладно, Петька, на сегодня хватит бесед. Мне вечером надо успеть на ночлег, иначе могут захватить койку.

Пес откровенно храпел, иногда поскуливая во сне. Услышав слово «Петька», поднялся и с готовностью подошел к старику. Мужчина положил ладонь на покрытый шрамами лоб собаки и с сожалением произнес:

– Я не могу тебя взять с собой, ты уж извини. Сам на птичьих правах. Мужики в ночлежке пытались приводить собак, но выгоняли и собак, и их самих. Там строгие порядки! Но потом мы что-нибудь придумаем, а пока, дружок, иди! Да, Петька, а сердце-то у меня сейчас в норме, как будто и не болело!

Мужчина направился к выходу из парка. Собака припустилась за ним. Несколько раз старик увещевал пса, но только после вынужденно грубого окрика собака свернула в кусты и спряталась из виду.

На следующий день старик подошел к скамейке и, никого не увидев, разочарованно осмотрелся вокруг. Потом присел. Ему было грустно. Он с удивлением осознал в себе это ощущение, потому что в последнее время подобные чувства, кроме физической боли, его не посещали. В отдалении за кустами послышалось тоненькое собачье повизгивание – подошло время собачьих прогулок. Вот раздался женский визгливый голос:

– Жоржетта, фу! Иди ко мне!

Потом послышались какая-то возня и опять возмущенный голос:

– Откуда столько развелось этих бездомных псов? Скоро из-за них невозможно будет выгулять порядочную собаку! Жоржетта, уйди от этой образины, блох наберешься. Ух, уродина, пошел вон отсюда!

Послышалось грозное рычание. У старика застучало в груди, он поднялся и как-то затравленно вскрикнул:

– Петька, ко мне!

Захрустели ветки, и, как будто из средины куста, выскочил взлохмаченный пес Петька. На его носу краснела царапина, а кончик длинного уса украшал дрожащий розовый лоскуток. За кустами все еще возмущались:

– Жоржетта, пойдем отсюда! Этот урод изорвал твой бантик!

Между тем пес подошел к старику и виновато уткнулся лбом в его колени.

– Да, Петька, амурные дела у тебя не на высоте. Ну ничего. Я знаю один пруд, туда редко кто ходит. Мы с тобой, пока тепло, пойдем помоемся. Приведем себя в порядок. А потом к зиме я договорюсь с заведующей, чтобы разрешила тебе быть во дворе. Там, кстати, и старая будка стоит, ее только починить надо. Я починю, сколько тех делов-то! У меня хорошие отношения с Татьяной Владимировной, она непьющих уважает… Заживем мы с тобой, Петька!

Старик положил на землю перед собакой бумажку с кусочками хлеба.

– На, ешь! Я сегодня хлеб помакал в суп. Все вкуснее будет.

Пес быстро расправился с едой и уже привычно улегся рядом с мужчиной. Тот поглаживал левую сторону груди и делился с Петькой дневными новостями:

– Сегодня медсестра сделала мне укол. Как она сказала, для поддержки сердца. А еще велела целый день лежать. Хотя днем там не разрешают никому находиться. Не стал я лежать. Надо было тебе кушать принести. Знаешь, Петька, как хорошо, когда тебя ждут! Ты же меня ждал, правда?

Пес с преданностью в глазах внимал старику, а сам между тем устраивался поудобнее, надеясь подремать. Но мужчина поднялся и, держась левой рукой за грудь, произнес:

– Я сегодня, Петька, раньше пойду. Что-то сердце зачастило. Полежу немного, мне ведь разрешили. Может, Лиза еще укол сделает. А завтра приду, ты меня жди.

Старик не пришел ни завтра, ни через неделю. Заведующая социальной ночлежки сокрушалась:

– Если бы этого деда Андрея вовремя отправили в больницу, он бы еще пожил!

– Татьяна Владимировна, я пыталась! Но у них всегда один ответ: «У ваших бомжей нет никаких документов, как мы их оформим?» – со слезами в голосе оправдывалась молоденькая медсестра.

Женщины прошли в комнату, где лежало тело умершего. Заведующая приоткрыла простыню. На груди покойного лежал тряпичный узелок, перевязанный тесемкой, обвитой вокруг шеи.