– Что было дальше?

– Меня пытались обвинить в измене, но у них не было доказательств. Монах не мог выступить свидетелем: даже в Константинополе не прощают нарушения тайны исповеди. Свитка не нашли… Но я и мои тюремщики знали: он был. Меня не смогли осудить, зато нашли причину сослать. С той поры сменилось много басилевсов, но я остался здесь, несмотря на все прошения. Иметь в столице вольнодумца по-прежнему не хотят. Мне не суждено увидеть купол Софии и Золотой Рог…

– Где теперь тот монах?

– О-о! – Георгий горько улыбается. – Он получил повышение – стал епископом. Служит в русских землях. Его зовут Дионисий. Встретишь его, будь осторожен… Налей вина, меня что-то знобит!

Подчиняюсь. Он жадно пьет и подставляет кружку. Кувшин быстро пустеет. Георгий встает, пошатываясь.

– Я не сказал тебе главного, – говорит заплетающимся языком. – Я восстановил свиток – по памяти. Он хранится у меня. Хочу все же оставить потомкам. Старики тщеславны…

Он уходит неровной походкой. Странный он сегодня…

* * *

Георгий не показывается месяц. Я недоумеваю, но примиряюсь. Что может связывать чиновника и жалкого раба? Старик натешился и завел другого собеседника. Появление Георгия становится неожиданностью. В этот раз старик без плаща – жара. Выглядит он довольным.

– Ты прошел испытание, рус! – говорит, входя в каморку. – Не донес.

Я пожимаю плечами: не больно-то хотелось. Я зол на Георгия: как он мог подумать?!

– Ты ведь собираешься бежать, Иоанн, не так ли?

От неожиданности забываю обиду.

– Ты хорошо играешь покорного раба. Но не настолько умело, чтоб обмануть старика. В твоих глазах горит огонь, и он означает жажду свободы. Для побега требуется конь, а его надо купить. Я не единственный твой заказчик, помимо работы на эпарха ты делаешь упряжь другим и берешь дешево. Так поступают многие рабы, но они тратят серебро на вино и женщин, ты в этом не замечен. Значит, копишь на лошадь. Много собрал?

– Сотню милисиариев.

– Не хватит даже на осла! – машет он рукой. – Пустое дело, рус! Даже купив коня, далеко не ускачешь. Тебя настигнут, а если и нет, то перехватят половцы. Свяжут и продадут.

Молчу.

– Почему ты не донес на меня? Тебе хорошо заплатили бы – хватило бы на коня.

– Я… Я даже не думал об этом.

– Неужели старый спафарий что-то значит для тебя?

Киваю.

– Приятно осознавать. Ты честен и благороден, Иоанн, это редкие качества. В моей школе, существуй она, ты был бы лучшим учеником, но басилевсом не стал бы: императору непозволительна слабость.

– Он должен предавать друзей?

Старик смущенно кряхтит.

– Я, собственно, имел в виду… Неважно! – Он машет рукой. – Ты прав, Иоанн! Если б совет старейшин существовал и я был его членом, то сказал бы сегодня: «Аксиос!»[7]

Георгий проходит к топчану, устраивается на привычном месте. Внимательно смотрит на меня.

– Ты рассказывал мне о людях, которых любил, но они умерли. Ты видишь в том злой рок и винишь себя. Зря. Все мы песчинки в руке Господа, только ему ведомы пути, которыми идем. Возможно, он предназначил тебя для великой цели, потому убрал преграды.

– Убив дорогих мне людей? Чем помешала ему Елица?

– А где б ты был, не случись нападения на языческое селение? Сидел бы в хижине и шил упряжь?

– Я и сейчас ее шью.

– Долго ли? Потеряв Елицу, ты стал княжичем, а после смерти брата – претендентом на княжеский стол. Я вижу в том руку Господа, он ведет тебя. Путь этот не торный, но человек не ценит того, что достается легко. Не печалься о близких своих: они получат воздаяние на небесах. Они были добры к тебе, Господь такого не забывает. Возможно, он хочет, чтоб ты стал басилевсом русов.

– Это невозможно.

– Отчего?

– Слишком многих придется убить.

– Иногда это нужно. Зато уцелевшие будут славить Господа.

– И проклинать убийцу.

– Как знать… Если б у тебя появилась возможность… Что б ты сделал, став басилевсом?

– Запретил бы рабство.

– А куда девать пленных врагов?

– Обменять на своих пленных.

– А ежели тех нет? Враг разбит в твоей земле?

– Отдать за выкуп.

– А если не выкупят?

– Оставить в своих землях. Женить на вдовах и пусть растят детей, которых осиротили!

– Вдруг они не захотят.

– Тогда… – Я сжимаю кулаки.

– Из тебя выйдет басилевс! – смеется Георгий.

– Мне им не бывать.

– Это ведомо только Господу.

– Еще я сделал бы так, чтоб пленных не было. Чтоб на страну мою не нападали. Чтоб все боялись ее могущества.

– Ты знаешь, как этого добиться?

Отрицательно качаю головой.

– Возможно, я помогу. Ты слышал о смоках?

– Немного.

– Что именно?

– Они огромные и свирепые, живут у рек и озер. Воруют скот у поселян, а когда их преследуют, плюются огнем. Потому их не трогают.

– Смока можно приручить?

– Вряд ли.

– Тем не менее это удавалось… – Он достает из сумки свиток и кладет на стол. – Читай!

Я разворачиваю пергамент. Георгий сдержал слово и обучил меня ромейскому, но текст дается с трудом – много незнакомых слов. Правда, смысл их понятен.

– Ты держишь в руках величайшую тайну Рима! – говорит Георгий торжественно.

– Ты открываешь ее рабу?

– С высокого соизволения, – улыбается он. – Удивлен? А теперь слушай! Изучая историю императоров, я пропадал в архивах и обнаружил там странный свиток на латыни. Я владею ей, как любой грамотный грек, потому прочел. Не сразу. Свиток был ветхим, с выцветшими буквами, но я не отступил. Содержание стоило того. Первым делом я удивился, но не тому, что узнал. Свиток хранился не там, где должно, поначалу я думал, что архивариус ошибся. Но потом сообразил… Человек, который подложил свиток в другое хранилище, хотел его спрятать – тайны не ищут в открытом доступе. Свиток лежал в дальнем углу, заваленный другими, только пытливый честолюбец вроде меня мог раскопать эту пыльную груду. Я понял, что открыл давнюю тайну. После чего положил свиток на прежнее место и постарался о нем забыть.

– Почему?

– Рим той поры не нуждался в смоках. Он успешно воевал с врагами, мысль о привлечении чудовищ никого не соблазнила бы. В то же время тайна есть тайна, и меня потихоньку удавили бы. Будучи в изгнании, я вспоминал о свитке. Это было возможностью получить прощение. В то же время я понимал: призрак удавки не исчез, она маячит надо мною. После разговора с тобой я решил: мне нечего терять. Я написал в Константинополь, и там откликнулись.