– Пожалуйста, – проговорила я вслух и спрятала глаза.

Эриман опустил голову ещё ниже, а потом вскочил.

– Ну, хватит! Я не могу чувствовать себя ничтожеством всё время. Оставлю тебя наедине с собой. Приятного аппетита! – он грохнул бокалом об стол и зашагал прочь.

Нет, я не бросилась ему вслед. Не окликнула по имени. И даже не стала плакать. Его ярость оглушила меня так, что несколько минут я недвижимо таращилась в свою тарелку, изучая пятнышки на шкурке курицы и аппетитные изгибы луковых колец. И что я не так сделала? Косо посмотрела? Позволила себе прогневаться – тихо, беззвучно и не предъявляя претензий?! Вездесущие, имею ли я право на своё мнение?! На свои чувства?! Почему не могу хранить осколки от своей мечты: ведь последние годы лишь ею жила. И лишь она скрашивала мой мир…

Выпила залпом содержимое стакана и прокашлялась. Поднялась. Толкнула стул. Деревянные ножки взвизгнули, процарапав паркет. Ну и ладно! Ну и не нужно! Ну и… не нужен?

Нужен!

Я вылетела из столовой пулей. Горло саднило от горячего напитка, а голова кружилась так, что мир вокруг трясся в безумной пляске. По щекам бежали слёзы. Мочили губы и проникали в рот терпкой солью. Ноги заплетались в подоле платья, но мне уже было всё равно.

Решено. Уйду отсюда. Вернусь в Академию – язык доведёт – а там попрошу у Викса взаймы. А потом – лаборанткой пристроюсь: говорят, толковых студентов берут! Не возьмут лаборанткой, так уборщицей стану! Заработаю и понемногу долг отдам Виксу. А на следующий год поступлю, чего бы это мне ни стоило!

Не заметила, как ноги чудесным образом вынесли меня к выходу. Тяжёлые двери оказались открыты. Я вылетела наружу, в холодный серый вечер.

Шорох гравия под ногами заглушил биение сердца. Я ринулась через площадь и забрала влево. Порывистый ветер вздёрнул волосы и коснулся губ солёным морским дыханием. Совсем близко шумели волны. Звали, будто обещая подарить покой. Я остановилась, чтобы выдохнуть. Согнулась, сдерживая вопль, что рвался изо рта.

– Ты решила уйти? – послышался густой бас за спиной. – Не нужно пешком. Я могу отвезти тебя. Сейчас почти ночь, Арлинда.

Я задохнулась, проглотив запах морской соли. Он перебил вкус слёз и пролился в лёгкие живительной прохладой. Только теперь я поняла, что дрожу. От холода. Или от волнения.

Ветер ударил в лицо, вздыбив волосы и иссушив слёзы. Поднял краешек подола и проволок его по гравию. И горячее исступление снова вытеснило острую боль обиды. Всё, чего хотела сейчас – его рук.

– Я не хочу уезжать, – сказала, не оборачиваясь. – Я хочу остаться здесь. С тобой.

– Зачем убегала тогда?

Шорох гравия – его шаги. И тепло, что нельзя потрогать – только почувствовать – совсем рядом.

– От чего, – поправила я. – От холодного одиночества. От обиды, что никак не угаснет. От боли, которая всё ещё беспокоит. И от бессилия, – слёзы снова заскользили по щекам, оставляя горячие дорожки. – От того, что не могу вырвать из себя то, что тебя ранит. От нашего общего непонимания: одного на двоих. От страшных желаний. И от… любви.

– Я, – он хрипнул, – бесчувственный чурбан. Испортил такой вечер своей неуместной шуткой.

Тёплые руки легли мне на плечи. Эриман наклонил голову и, скользнув горячим дыханием по шее, прошептал:

– Твои злость и обида накрывают меня с головой. Придавлен ими, как тяжёлой глыбой. Но не будь так жестока – я же пытался уберечь. Я не скрываю от тебя жён, у меня нет детей. Один друг – Адонис, ты его уже знаешь. Нет любовниц и поклонниц. Не нужен мне никто! Ты же видишь, что я болею тобой с первого дня. Как ты можешь этого не видеть? Не чувствовать? И если бы я сейчас крушил мебель в кабинете и не заметил тебя из окна, ты бы просто ушла? Ты бы ушла, малышка…

Я робко шагнула назад и прижалась к его груди. Быстро, чтобы он не увидел моих слёз, развернулась и обхватила его руками. Вдохнула знакомый запах разогретой золы и пепла, и мурашки побежали по коже. И сама пеплом стала.

– Я бы ждала, когда ты найдешь меня, – прошептала обветренными губами.

– Я сошел с ума. С тобой, – заключил в кольцо своих рук и прижал к себе. Согнулся, чтобы коснуться губами моих плеч. – Я бы вечность искал, если бы пришлось. Только не уходи больше. Не уходи.

Шёлк его рубашки холодил кожу и пропитывался слезами. А я не могла поднять голову и остановить беззвучный плач. Так многое хотелось сказать, но никаких слов не хватало, чтобы вместить мои чувства. Я хотела бежать, дабы разувериться в том, что предала сама себя; но ещё больше хотела остаться. Я хотела уничтожить Эримана, но куда сильнее жаждала его покровительства и заботы. Я ненавидела его за то, что изодрал мою жизнь в клочья, но… Любила. Любила больше всех на свете. Никому никогда не отдала бы его, даже самой смерти. И безраздельно принадлежала бы ему, даже если бы ноги унесли меня на другой край Кеплера.

– Я не знаю, что происходит, – прошептала я. – Наверное, я тоже обезумела.

– Не плачь, – он приподнял моё лицо и стёр пальцами влагу. – Ты никогда не будешь плакать из-за меня. Твои слёзы – это иглы в моём сердце. Малыш, я запрещаю тебе плакать, – он мотнул головой, и кудрявые волосы защекотали лоб. – Плачь! Но только от счастья.

– А злиться тоже запрещаешь? – я шмыгнула носом и, склонившись, поцеловала его ладонь. – А ревновать?

– Это можно. Сколько тебе хочется, – поцеловал меня в распухший нос. Отстранился и погладил ладонями мои открытые плечи. Долго, будто вбирал в себя ощущения. Будто кончики пальцев умеют запоминать.

– А… – запнулась, проглотив слова. Долго подбирала схожие по смыслу, но они застревали в горле. И казались сухими и оборванными, будто уничтоженные солнцем и жарою цветы. Посмотрела на Эримана с надеждой, словно он мог подсказать правильные. Или понять меня без слов. – А испытывать к тебе чувства?

– Чувства бывают разные. Ненависть – тоже чувство. Я бы не хотел, чтобы ты меня ненавидела, испытал уже… – он запнулся. И, закусив губу, опустил глаза. – Извини, я не хотел напоминать, – снова прижал к себе, словно боясь, что я убегу. – Я всё сделаю, чтобы ты поступила в следующем году. Но мне придётся уволиться. Я без этого, – приблизился, – никак не смогу, – и скользнул языком по губам, раздвигая их.

Стоило ему проникнуть в рот и коснуться языка, моё тело пробрала дрожь. Странная и непреодолимая, словно через позвоночник проходила молния, отдавая энергию почве. И я точно знала: это не от холода. И не от испуга. А оттого, что я долго этого ждала и очень хотела. Я отвечала страстно и горячо, выгибая до боли спину и вцепляясь в его плечи. Голова кружилась, опрокидывая нам под ноги темнеющее небо с градинами звёзд. Где-то наверху, будто в другом измерении, шелестели листья и выл ветер, а меня пробирало так, что ноги подкашивались. И показалось, что мы бы сгорели на том же месте, если бы Эриман не отстранился и не сказал: