Перед бронетранспортёром взорвалась граната, Ефремков проворно вывернул руль, чуть не заваливал устойчивую восьмиколёсную машину набок. Кучеренко стукнулся головой о скобу и выругался.

– Кучеренко, видел, откуда били?

– Нет!

– Сейчас снова ударит. Следи!

Вторая граната пришла с другой стороны. Разваливая мутную плоть воздуха, она шла точно в лоб бронетранспортёру – маленькая, опасная, хрипучая, от неё хотелось вжаться в самого себя, замереть, обратиться в землю, нырнуть под камни – видимая и невидимая одновременно. Ефремков не увидел гранату, он почувствовал её – кожей своей, потной лобастой головой ощутил и резко кинул бронетранспортёр влево. Кучеренко завалился на капитана, Терехов сжал глаза: в ноздри шибануло крепким духом пота, табака, чего-то острого, непривычного, схожего с перцем и одеколоном одновременно – в минуты опасности всегда всё укрупняется и то, что раньше выглядело обычной мелочью, вдруг обретает крупные формы, слабые запахи делаются острыми, покой перешибается болью, песня – внутренним стоном: опасность есть опасность – Терехов выругал самого себя – нежен стал, как девочка, похвалил водителя:

– Молодец, Коля!

Ефремков в ответ лишь шевельнул тёмными мокрыми губами – он ждал следующей гранаты. Кучеренко припал к пулемёту, дал длинную очередь – засёк место, откуда пришла граната, – за первой очередью выпустил другую, такую же длинную, оглушающе громкую.

– Экономь патроны! – крикнул ему Терехов, хотя, честно говоря, можно было и не экономить припас – патроны у экипажа имелись в достатке, но срабатывало извечное мужицкое чувство бережливости, заложенное в каждом из них. Да и в каждом из нас. После войны, уже многие годы спустя после того, как отгрохотал последний орудийный залп, рождаются люди, которые помнят войну. Хотя никогда не видели её, не знают, что это такое, а всё равно помнят. И что-то задумчивое, неуверенное появляется на лицах молодых ребят, глаза начинают нервно блестеть, набухает в них опасная угрюмая тоска, смешанная со злостью, щёки втягиваются под скулы.

Кучеренко мотнул рукою протестующе, потом неохотно отозвался:

– Есть экономить патроны!

В проёме ущелья, ставшим близким, вновь возникли тёмные проворные фигурки, Терехов дал по ним очередь из станкового пулемёта. Кучеренко присоединился к капитану – всё-таки экономить патроны он не собирался, чувство бережливости в нём не было заложено. «Эх, Кучеренко, Кучеренко! – с внезапной тоской и болью подумал Терехов. – Что для тебя приказ, Кучеренко? Ты же пацан ещё, Кучеренко, тебе бы с девчонками по бульварам прогуливаться, семечки щёлкать, мороженое есть…» Из тёмного проема навстречу выметнулся огонь. По броне гулко защёлкали пули.

– Накось-выкуси! – Кучеренко сунул в приоткрытый лючок фигу, азартно повертел ею.

– Руки, Кучеренко! – прикрикнул Терехов.

– Что руки, товарищ капитан?

– В окопах во время боевых действий не разговаривают, говорунам руки прострелить может. Понял?

– Нет, не понял, товарищ капитан.

– Придётся, когда вернёмся в часть, устав подучить.

– Поздно насчет устава, товарищ капитан, я скоро демобилизуюсь.

«Что это он заладил: товарищ капитан да товарищ капитан? Как во время предпраздничного смотра, когда командир роты проверяет, хорошо ли заправлены койки и не спрятан ли в тумбочках излишний запас одеколона и зубного порошка – это всегда наводит на нехорошие мысли, – Терехов, расчищая проём в ущелье, снова дал очередь, камни отбили звук, возвратили назад, в бронетранспортёр – стук пулемёта свинцом прошёлся по брони, оглушил. Терехов невольно покрутил головой. – К чему в бою уставная вежливость? В бою чем проще, тем лучше».

– Коля, крути вправо! – крикнул он водителю. – Камнями прикроемся.

Ефремков, этот худенький школяр, полумальчишка-полумужичок сразу понял, что хочет сделать капитан, резко заложил руль, под колёсами бронетранспортёра громко застучали камни. В горах тихих звуков нет, все звуки громкие. В проём пока соваться нельзя – вдруг встретят пушкой? И мины могут быть, хотя у самой горловины мин нет, точно нет – душманская тактика известна, мины стоят в глубине: колонне ведь надо было дать втянуться в ущелье и только там должен был произойти первый взрыв. А с другой стороны – чем чёрт не шутит, иная монашка и на безобидную стеариновую свечку смотрит, как на живой предмет. Жидкая струистая темень медленно, словно ленивая вода, выползающая из проёма, также имела рыжевато-жёлтый оттенок. Всё здесь рыжее, всё здесь жёлтое, словно иных цветов не существует – что-то в природе закоротило, замкнуло – только эти цвета и никаких других.

– А теперь назад!

– Есть назад!

Из жёлтой сочащейся темени выпрыгнул проворный огнистый комок, опустился на камни позади бронетранспортёра. Граната. Терехов повел стволом пулемёта, вспарывая глубь проёма.

– Сейчас проламываться будут, товарищ капитан, – Кучеренко повернул к Терехову плоское, смазанное жаром и напряжением лицо.

– Не проломятся!

Второй огнистый комок Терехов подсёк очередью – редкая вещь, Терехов думал, что она бывает только в рассказах бывалых людей, а оказывается, не только в рассказах – граната взорвалась на лету. Из ущелья донёсся крик – осколки зацепили кого-то из душманов.

– Хорошо, – пробормотал капитан, – то, что доктор Коган прописал.

Ему захотелось высунуться из бронетранспортёра, поглядеть, скрылась ли колонна и если скрылась, то попятиться, отступить, сохранить жизнь себе и этим двум мальчишкам в военной форме – и приказ будет выполнен, и совесть чиста, и люди целы – о чём ещё может мечтать командир? – но высовываться было нельзя, да и колонна далеко не ушла, не успела просто, и Терехов, поугрюмев лицом, провёл жёсткой ладонью по казённой части станкача и снова припал к пулемёту – в тёмном проране шевелились какие-то проворные тёмные букашки, тёмные в тёмном, едва приметные, враждебные, вызывающие нехорошее чувство, они творили прыжки, перемешались среди камней, готовились к нападению. Терехов дал очередь.

Пули знакомо разрезали мутную, невесомо-ватную плоть, оставив в ней глубокие сусличьи норы, выбили из камней огонь. Движение в проране прекратилось.

– Давай снова назад, за камни, – скомандовал капитан, и Ефремков послушно заскрежетал рычагом передачи. Заело! Всегда в нужные минуты машина начинает проявлять свой характер, вот капризный механизм! А машина нужна безотказная и простая, как ночной горшок. Едва уползли за камни, как из проёма выметнулась граната, унеслась далеко в охристо-рыжее пространство, взбила высокий светящийся столб.

– Принесло, – удовлетворенно хмыкнул Ефремков, свёл вместе худенькие лопатки, мелкими бугорками проступавшие под пропотевшим, в мокрых пятнах комбинезоном, на длинной запыленной шее у него слабо обозначились синеватые мальчишеские жилы.

– Теперь снова вперёд! – скомандовал Терехов. Ефремков газанул, и грузная, только что бывшая неповоротливой и уязвимой – настолько уязвимой, что Ефремков это чувствовал собственной кожей и невольно ёжился, машина сделалась послушной и стремительной. Из-за камней вынеслись пулей. – Разворачивай носом на проран, – выкрикнул капитан, Ефремков быстро развернул и Терехов дал несколько коротких точных очередей: тёмные фигурки, суетившиеся среди камней, попадали.