После короткой остановки в Ванкувере (огни порта показались Лемкину «знамением безопасности») пароход направился в Сиэтл и в пятницу 18 апреля вошел в гавань, окруженную пиками гор в высоких снеговых шапках. Лемкин стоял на палубе и смотрел в синее небо – такое же синее, как в тот день, когда бомбили Варшаву. Багаж сгрузили на берег, пассажиры выстроились в очередь к дружелюбному таможеннику. Он оглядел чемоданы, потом беженца из Польши.

– Скверно вам пришлось в Европе?

Лемкин кивнул.

Таможенник открыл чемоданы, удивился при виде такого количества бумаг, но не стал задавать вопросы.

– Я сам из Европы. Моя матушка до сих пор живет в Шэнноне. – Он ободряюще похлопал Лемкина по плечу. – Окей, парень, ты у цели{322}.

Лемкин провел день в Сиэтле и на ночном поезде поехал в Чикаго. Вагон со стеклянным куполом позволял ему следить за сменой пейзажей: выстроенный в баварском стиле город Левенворт сменили Скалистые горы, затем национальный парк Глейшер. Поезд несся по равнинам Монтаны, прошел рядом с Фарго в Северной Дакоте. По сравнению с перепуганными европейцами и равнодушными японцами американцы выглядели расслабленными и довольными жизнью. В Чикаго Лемкин осмотрел деловой район Луп, «будто побывал во чреве гигантского кита». Попытки разговорить попутчиков провалились: «Мужчина справа лишь пробурчал очень громко: “Угу”, а человек по другую мою руку и вовсе не обращал на меня внимания, уткнувшись носом в тарелку супа». Ночной поезд сквозь сонные Аппалачи – словно спуск с небес. Во время короткой остановки в Линчберге, штат Вирджиния, Лемкин с удивлением обнаружил два входа в вокзальный туалет с надписями «Для белых» и «Для цветных».

Он спросил чернокожего носильщика: должны ли «цветные» пользоваться отдельным туалетом? В Варшаве, припомнил он, «на весь город имелся один негр», танцор популярного ночного клуба, и никто не требовал, чтобы тот ходил в отдельный туалет. Носильщик растерялся и ничего не ответил{323}.

21 апреля поезд прибыл на станцию Дарем. Теплый весенний день, в воздухе висел табачный дым и запах пота. Лемкина встречал Макдермотт. Прошло пять лет, но они легко продолжили разговор с того места, на котором остановились: про поездки и статьи, правительства и коммерцию, меньшинства. Макдермотта поразило количество чемоданов и в особенности их содержимое. Когда они добрались до кампуса, Лемкин заплакал. Впервые он позволил себе такое проявление чувств. Здесь все было не похоже на европейский университет: ни страха, ни подозрений, запах свежескошенной травы, юноши в белых распахнутых рубашках, девушки в легких летних платьях, у всех книги под мышкой, все улыбаются. Вновь обретенная идиллия{324}.

Времени отдохнуть не было: глава университета попросил Лемкина произнести за ужином речь, поведать о мире, из которого он бежал. Лемкин рассказал американцам о далеком континенте, где человек по имени Гитлер захватывал всё новые земли и уничтожал людей целыми народами. Он ссылался на историю, упоминал армян и различные примеры угнетения, обращаясь все время к немолодой леди в первом ряду, к леди с ясным взглядом и благожелательной улыбкой. «Если вы узнаете, что в сотне миль от вас убивают женщин, детей, стариков, разве вы не устремитесь на помощь?» – вопрошал он, глядя на эту леди. И в ответ получил внезапную, громовую овацию{325}.

Семестр уже близился к концу, к преподавательской деятельности приступать было поздно. Лемкин занялся своими чемоданами, бумагами, дверь в его кабинет была постоянно открыта, все время являлись словоохотливые посетители – сотрудники факультета, студенты, библиотекари, каждому было любопытно познакомиться с квадратноголовым интеллектуалом, бежавшим из Польши. Лемкин присутствовал на занятиях, поражаясь отличиям американской школы права, где разбирали сложные случаи, спорили и поощряли студентов возражать преподавателям, от европейской традиции, сосредоточенной на правилах и почтении к старшим. Американским студентам не скармливали мудрость с ложечки, они должны были искать сами и бросать вызов наставникам. Поразительно: здесь профессору не плевать на мнение студента. Как же это отличается от его юности во Львове!

Декан Клод Торак щедро предложил помощь в разборе немецких указов. К работе присоединились и библиотекари, и подружившиеся с Лемкиным преподаватели, у которых обнаруживались неожиданные связи с родными Лемкину местами. Судья Таддеус Брайсон рассказал, что назван в честь поляка Тадеуша Костюшко, героически сражавшегося за независимость Америки{326}. Поразительно, ответил ему Лемкин: его брат Элиас жил в Волковыске на улице, носившей имя того же самого человека.

Университет организовал Лемкину поездку с выступлениями по Северной Каролине примерно в то же время, когда Лаутерпахт проводил в США свой лекционный тур. Лемкин купил красивый белый костюм, белые туфли и носки, очень бледный шелковый галстук. В этом щегольском наряде (одну фотографию мне удалось найти) он появлялся в кампусе и путешествовал по штату, рассказывал о событиях в Европе – с тревогой и болью. Его переживания бросались в глаза, как и сильный центральноевропейский акцент.

Макдермотт предложил Лемкину съездить в Вашингтон, возобновить знакомство с коллегами по временам работы на Лигу Наций, приобрести новых сторонников и помощников в работе над немецкими документами. Лемкину приглянулся Вашингтон – «приглушенная элегантность» Шестнадцатой улицы и экстравагантность Массачусетской авеню, невычурные памятники, отсутствие претенциозности. Он побывал в польском посольстве и Библиотеке Конгресса, где повидался с сотрудником юридического отдела Джоном Вэнсом{327}, с которым познакомился четырьмя годами ранее в Гааге. Худощавый и приветливый Библиотекарь гордился пышными усами и бакенбардами, а тембр его голоса подходил для обсуждения всех печалей мира. Вэнс открыл перед Лемкиным сокровища Библиотеки Конгресса и свою телефонную книгу, в том числе свел его с полковником Арчибальдом Кингом{328}, начальником отдела военного планирования Главного военно-юридического управления вооруженных сил США. Лемкин изложил Кингу свои идеи о варварстве и вандализме – тот выслушал терпеливо, но затем высказал уверенность, что немецкие юристы, несомненно, будут соблюдать законы войны. Лемкин описал меры, которые немецкие власти применяют внутри страны и на оккупированных территориях, сослался на документы. Кинг выразил желание увидеть доказательства. Германия воюет «против целых народов», продолжал Лемкин, в нарушение международных законов. Значит ли это, что Германия официально отвергла Гаагские договоренности, спросил Кинг. Формально нет, ответил Лемкин, но неофициально – да. Он изложил полковнику расовую теорию Альфреда Розенберга. Кинг впервые слышал это имя.