– Очаровательная дочь герцога Экзетера представлена ко двору, – прочитал Макс:

– Она все, что угодно сделает, только бы снимки не попали в прессу. А они попадут, и непременно, если леди Холланд не будет вести себя так, как надо. А как надо, – Макс потушил окурок, – я ей расскажу. Она у меня на крючке, а, значит, и фрейлейн Кроу тоже, – в блокноте у Макса лежали исчерпывающие сведения о расписании фрейлейн Констанцы, о ее привычках и склонностях, о режиме охраны лаборатории.

Он поднялся: «В любом случае, мы пока подготавливаем почву».

Фрейлейн Кроу должна была работать на благо Германии. Фон Рабе получил исчерпывающие распоряжения. Нобелевский лауреат, гордость немецкой науки, Вернер Гейзенберг назвал фрейлейн Кроу самым талантливым физиком Европы. То же самое утверждал и Вернер фон Браун, занимавшийся созданием реактивных двигателей и ракетостроением.

– Надо к ней кого-нибудь подвести, – фон Рабе собирал высохшие фотографии в конверт, – не арийца. Она почти еврейка. Ее отец был евреем, по матери. Даже ради выполнения задания нельзя идти на преступление против расы. У нас, наверняка, есть какие-то евреи, выполняющие наши указания, не могут не быть. Или итальянца, француза. Она женщина, хоть и уродливая. Женщина всегда подчиняется мужчине. Как леди Антония подчинится мне…, – фотографии Макс намеревался забрать в Испанию. Оставлять их в посольстве или пересылать в Берлин было опасно. Собрав негативы, Макс уложил их отдельно. Конверт уходил с дипломатической почтой в Берлин, и ложился в сейф на Принц-Альбрехштрассе, в здании СД, где работал Макс.

По возвращении в Мадрид, Максу предстояло подобрать нужного русского и попробовать его завербовать. Он привел в порядок лабораторию и закрыл дверь. Гауптштурмфюрер собирался отправить шифрованную радиограмму, сообщающую о выполнении задания и пройтись по магазинам, рекомендованным герром Кроу. Макс хотел послать подарки младшей сестре.

Завтра он уезжал в Испанию через Париж. Республиканцы не контролировали северо-восток страны, в Бильбао и вокруг обосновались франкисты. Перейти границу было легко. Насвистывая «Хорста Весселя», Макс поднялся наверх, в комнату, где сидели связисты.

Джон устроился на бархатном диване, глядя на портрет мадемуазель Бенджаман. Женщина, гордо, поднимала голову. Смуглые щеки, темные, огромные глаза напомнили Джону о Лауре. Он позвонил кузине вечером, когда закончилось совещание на Ладгейт-Хилл. Гауптштурмфюрер фон Рабе действительно провел в Кембридже несколько дней. Однако, к тому времени, когда обнаружили данные о его регистрации, немец покинул город. Искать его в Лондоне было равнозначно охоте за иголкой в стоге сена. Джон видел, что отец недоволен, но герцог развел руками:

– Резефорд отказывается переводить лабораторию, – отец пощелкал пальцами, – в более уединенное место. В чем-то он прав, ученые не могут покидать университет…,– отец иногда, украдкой, поглядывал на часы.

– Он хорошо выглядит, – понял юноша, – словно отдохнул. Но какой отдых, с кризисом короны…, – монарх твердо решил жениться на миссис Симпсон, американке, еще не разведенной со вторым мужем. После совещания, сидя с Джоном в подвальном ресторанчике, за устрицами, герцог вздохнул:

– Смотрите за лабораторией, как следует. Понятно, что фон Рабе сюда приезжал не ради Наримуне-сан. Япония войдет в альянс с Германией, но цель его визита была другой. Все равно, – отец отпил вина, – у нас не было никаких причин его арестовывать. А ты что, – он зорко взглянул на сына, – грустный какой-то? Упустили немца? Не страшно, – отец потрепал его по плечу, – дождемся следующего гостя. Он был не последний, я уверен.

Джон ничего не сказал отцу о встрече с Лаурой. На вечеринке Джон играл Scarborough Fair. За окном шелестел мелкий, осенний дождь. Он смотрел на темные волосы Лауры, на длинные ресницы, на едва заметный румянец на смуглых щеках. Юноша вспомнил: «Then she’ll be a true love of mine». Он, зачем-то, положил руку на медвежий клык, висевший на шее.

– Может быть, – подумал Джон, – Лаура его возьмет, как память. Может быть, она мне напишет…, – услышав сзади легкие шаги, он вскочил, оправляя твидовый пиджак. Лаура пришла в строгом, официальном костюме, при шляпе. Джон сглотнул: «Здравствуй. Ты, наверное, прямо из Уайтхолла сюда?»

Лаура, устало, кивнула. Совещание продолжалось почти всю ночь. На рассвете она приехала на такси домой. Джованни, впустив ее, ничего не спрашивая, велел дочери ложиться спать. Она не стала говорить отцу, что летит в Токио. Лаура упала на кровать: «Потом, все потом».

На следующей неделе она улетала через Каир в Бомбей, а оттуда в Сингапур. Кузен Наримуне, оказывается, плыл в Токио. Лаура прибывала в Японию раньше него. Она оставалась Канарейкой, в ее обязанности входил сбор сведений о японской армии. На совещании утверждали, что японцы не ограничатся созданием марионеточного государства, а рано или поздно, откроют войну в Маньчжурии. Начальник Секретной Службы, руководитель Лауры, Хью Синклер, заметил:

– Мы интересуемся активностью Японии в Китае и на Тихом океане. У нас Гонконг, Сингапур, рядом Индия, Бирма, Австралия. Я уверен, что американцы и русские держат агентов в Токио. У американцев военный флот, у русских тоже, да еще и Дальний Восток. Японцы непременно попробуют на прочность их оборону…, – Лаура пока не придумала, как ей сказать отцу о новом назначении.

Они с Джоном гуляли по галереям, а потом пришли обратно к портрету мадемуазель Бенджаман. – Они чем-то похожи, – юноша, искоса, глядел на Лауру, – хотя они не родственники. Не прямые родственники, то есть. Кузен Теодор, в Париже, он прямой потомок мадемуазель Бенджаман. Но портрет миссис ди Амальфи писала…, – Джон напомнил об этом Лауре. Девушка улыбнулась:

– У нас есть пастели ее руки, семейные. Очень интересно их рассматривать. Бабушка Изабелла была отличный живописец…, – они сидели на диване, немного поодаль друг от друга. Джон, наконец, собрался с духом. Волосы Лаура убрала под шляпу, на загорелый висок спускалась темная прядь. Закинув ногу на ногу, девушка обхватила колено тонкими пальцами.

– Лаура…, – Джон откашлялся, – я давно хотел сказать, в Кембридже, два года назад…, – он зарделся:

– Ты мне очень нравишься, Лаура, и, если я тебе по душе, то…, – юноша смешался: «Я понимаю, у тебя работа…»

Лаура помотала головой:

– Не работа, Джон. Спасибо тебе, – она поднялась, Джон сразу встал:

– Просто…, – Лаура отвернулась, – просто мне нравится другой человек, – Джон пожал протянутую руку. Стук ее каблуков затих, юноша попросил: «Пусть она будет счастлива, пожалуйста».

Сбежав по ступеням Национальной Галереи, Лаура огляделась в поисках такси. День стоял яркий, свежий. Над Трафальгарской колонной кружились птицы, площадь забили автобусы, люди торопились в подземку. Замахав, Лаура рванула на себя дверцу автомобиля:

– Ничего не хочу загадывать, – она выдохнула, – ни о чем не хочу думать. Скажу ему, вот и все. Я знаю, где он остановился, он мне говорил, – бешено, прерывисто билось сердце.