До деревни было, конечно, не восемь, как предполагал Вяземцев, а верных восемнадцать километров, и вышли они к ней в сумерках.

Степь в этот час светилась, и синее ее сияние, казалось, не зависело от солнца и не менялось с приходом июльской ночи.

— Иди в разведку, — скомандовал Вяземцев, едва на горизонте рельефно обозначились крыши домов и черные деревья в палисадниках, окаймленные ртутным блеском лучей заходящего солнца.

— Связался с тобою на погибель! — вспылил лейтенант. — Без твоей колымаги был бы теперь на том берегу.

— Вполне возможно, — подтвердил Вяземцев, — но я не могу без надобности рисковать… — и показал на коляску. — Значит, выполняй приказ.

— Чей приказ? Твой?

— Именно. Я старше тебя по званию. По должности. И вообще… это ж элементарное дело: нельзя наобум соваться в населенный пункт.

— Тьфу! — с отчаянием бессилия выругался Козырев, но опять подчинился — ушел.

Вернулся через полчаса, вымазанный пылью и грязью с головы до ног — пришлось ползти, — и с безрадостной гримасой сказал, что деревня забита гитлеровцами, саперы строят мост через реку.

— И сюда опоздали, — бесстрастно подытожил Вяземцев. — Пойдем обратно на запад, в тыл противника… — Он не тратил времени на раздумья. — У меня есть кое-какие партизанские явки. Помогут выбраться!

— Ты что, полоумный? А?.. — спросил Козырев, наклонившись к низкорослому капитану. — Никуда не пойду! Пропади ты пропадом со своим железным ящиком! Перед рассветом река затуманится — переплыву.

— А я плавать не умею, — признался Вяземцев без огорчения. — И ящик действительно железный. А за невыполнение приказа в боевой обстановке знаешь что полагается? — и дотронулся до пистолета.

— У меня пушка тоже исправная! — взвизгнул Козырев, — Не грози!.. Куда мы пойдем, ну куда? Где твои партизаны?

— Если их здесь нету, то мы обязаны собирать отставших, вот таких, как ты, и сколачивать партизанский отряд. На переднем крае партизанить невозможно. В тылу попросторнее. И вообще, лейтенант, окончательное слово принадлежит смерти, а мы с тобою живые, здоровые, следовательно, обязаны бороться!

— Всегда бы ты так говорил, — вздохнул Козырев. — А то заведет свою шарманку!.. Пошли!..

Они шагали, теперь в обратном направлении, всю ночь, толкая по очереди взвизгивающую колесиками коляску, и Вяземцев благородно молчал, а Козырев то и дело подбадривал и его и себя неистовой бранью.

К рассвету низины и балки затуманились.

«Сейчас бы я переплыл реку!..»

Туман был сухой, как дым, и от него кололо под веками, першило в горле.

«Переплыл бы реку, плаваю я отлично, и был бы со своими, началась бы привычная полковая жизнь, а за год войны я такого насмотрелся, что ничем меня не удивишь!..»

И Козырев с ненавистью сверлил взглядом сощуренных глаз мясистый затылок капитана.

В предрассветном тумане они случайно наткнулись на полевой аэродром, тоже брошенный, тихий, как сельское кладбище, изрытый воронками, заваленный по краям сожженными, исковерканными самолетами с красными звездами. В мелкой балке правее стояли штабеля ящиков с бомбами, пулеметными лентами, бочки с горючим.

Здесь их поджидали.

Поджидал их длинноногий лейтенант с наивным веснушчатым лицом.

В небрежно накинутой на плечи кожанке, с автоматом в руке, он стоял у ящиков и без удивления, даже без любопытства глядел на шатающихся от усталости Вяземцева и Козырева.

— Ваш ЗИС за версту слышен, — сказал он с шальным спокойствием. — Колеса бы смазали.

— Мази, понимаешь, не хватило, — в тон ему сказал Вяземцев.

— Вон у меня целая бочка…

Разговаривали они с тем бессознательным щегольством, каким зачастую в самых трагических обстоятельствах кокетничали фронтовики: дескать, ничего особенного не случилось, все идет как положено.

— А ты что тут делаешь? — спросил Вяземцев, разматывая сырые от пота портянки, с блаженством разминая затекшие ступни и пальцы ног.

— Собираю коллекцию равнокрылых и ложносетчатокрылых стрекоз, — вежливо отрапортовал лейтенант. — По заданию Академии наук.

— Самое подходящее время, — кивнул Вяземцев. — А ты не отшучивайся, докладывай, как положено по уставу.

— А ты не задавай идиотских вопросов, — отрезал лейтенант. — Аэродром сторожу и немцев жду.

— Видишь? — Капитан бросил на Козырева тяжелый взгляд. — Учись.

Лейтенант подхватил со злой улыбочкой:

— Учись умирать!.. Это на смертном ложе Николай Первый сказал внуку, будущему царю Александру Третьему: «Учись умирать!»

— Если и придумано, то умно, — наложил резолюцию Вяземцев. — Как звать-то?

— Андрюшка. Андрей Скляренко.

— Нет ли у тебя, Андрюша, спирту?

— Залейся!.. — Лейтенант повеселел.

Через минуту они сидели в балке, глотали обжигающий десны и горло неразбавленный спирт: единственный колодец — объяснил Андрей — пересох… На закуску он выставил мясные консервы, натертое крупнозернистой солью сало и шоколад «Золотой ярлык». Но хлеба не было — грызли безвкусные, словно прессованная бумага, галеты.

Через минуту Андрей рассказывал с бешеным самообладанием:

— А как без приказа бросишь аэродромное имущество? Каюк! Хана! «Вышка»!.. Любой прокурор привяжется.

— Да вот тебе и прокурор, — выразительно показал на капитана Козырев.

— Опять непристойные шуточки, — лениво сказал Вяземцев; как видно, накалялся он медленно, взрывался не сразу. — Предупреждаю об ответственности!..

Проснувшись в сумерках, Козырев долго с раздражением следил за тем, как Вяземцев брился, протирал смоченной в спирту ваткой лицо, пришивал подворотничок. Попросил у Андрея ваксу, щетку, бархотку — надраил до блеска сапоги.

«Аккуратист!» — бесился Козырев.

Он лежал на шинели, постанывая, потягивался, как бы проверяя мускулы, кости, нервы, — отдохнул ли? — и думал, что, вероятно, бывалый фронтовик отличается от новобранца тем, что умеет упрощать невероятно сложные боевые события, необычайное превращать в будничное… Если бы сам он, Козырев, переплыл ночью реку, нашел свой полк, то был бы счастливейшим человеком…

А капитан обстоятельно расспрашивал Андрея:

— Значит, у тебя был комендантский взвод? Ага… огромная сила! Говоришь, генерал забрал часика на два, обещал вернуть? Заставу на шоссе сколотили, у моста? И никто не вернулся? Понятное дело: погибли, А ты почему не задерживал проходящих бойцов?

— Да ведь они по шоссе драпали, сюда не заглядывали. Отступление — нет хуже… Чего ты хочешь?

— Хуже отступления — бегство, — подумав, уточнил Вяземцев. — А почему с партизанами не установил связи?

— Какие тебе к черту партизаны? — благодушно огрызнулся Андрей.

— Мужики-то по балкам прячутся.

— Может, и прячутся, но мне с аэродрома не уйти.

Вяземцев согласился:

— Не уйти… Так я вечером пошлю на разведку этого лентяя, — и кивнул на лежавшего неподалеку Козырева.

— Это кто ж лентяй? — для вида обиделся лейтенант.

— Ты лентяй! Все делаешь из-под палки. Не вижу рвения. Значит, и в полку отбывал номер!.. — Капитан бубнил монотонно, словно отчаялся приструнить Козырева.

Внезапно Вяземцев и Андрюшка побледнели, со счастливым испугом взглянули друг на друга — из-за низко плывущего над степью марева прорвался сухой, словно стрекотание ручной кофейной мельницы, стук мотора.

— Ура-а-а!.. Блерио перелетел через Ла-Манш! — завопил во всю силу легких Андрюшка и, разбежавшись,