Они на удивление быстро добрались до утоптанной площадки за гурьяновским садом. От дома Буслаева медленно тянулся к лесу черно-серый дым, белые пятна от фонарей метались среди деревьев. Почти все окна горели желтым, откуда-то долетал командный голос, героический и раскатистый, каким обыкновенно отдают распоряжения исключительные болваны.

– Это за Федей, – встревоженно сказала Кира. – Поисковые отряды, наверное.

– Какие к херам поисковые отряды, – грубо сказала Шишигина. – Поорут, поохают с бабами и разойдутся по домам, всем завтра на работу. Делать им больше нечего, как ловить дурака. Вы еще скажите, что за его голову объявят награду.

– Завражный может…

– Пожалуй… Но вот что: вам претит кощунственное обращение с покойниками?

– Вы о чем? – не поняла Кира.

– Вот об этом.

Шишигина с отвращением пнула сверток. Он медленно покатился по склону, подпрыгивая и оставляя за собой широкий след, но на середине пути засел в песке.

– Оставайтесь тут, – твердо сказала Гурьянова.

Вера Павловна наблюдала, как она спускается: в сумраке были различимы только очертания фигуры, а Карнаухов, стоило отвести от него взгляд, растворился в темноте, и только по вектору движения Гурьяновой можно было определить, где он лежит.

Над неспящей рекой повис болезненный зеленоватый месяц.

Пока Вера Павловна рассматривала его, Гурьянова оказалась внизу. Сверток под ее ногами превратился в тень, и эту тень она, как показалось Шишигиной, без всякого труда перевалила через борт лодки, вытащенной на песок. Согнулась, толкая ее к воде. До Веры Павловны долетел негромкий плеск: Кира принялась выгребать от берега.

Метров через тридцать лодка замедлила ход. Плоский, словно вырезанный из черного картона силуэт вырос над бортом. Стало очень тихо. И вдруг прерывисто затарахтел мотор, взвыл оглушительно, точно вгрызающаяся в древесину бензопила, и лодка, высоко задрав нос, понеслась по реке.

Старуха принюхалась. Руки в какой-то слизи… Фу. Картошка у Германа сгнила, скажите, пожалуйста. Воспитанник у него при жизни сгнил, а не картошка.

Она тщательно вытерла ладони о траву и полезла в карман. В первую секунду испугалась, что выронила сотовый в сарае, но сообразила: дома его забыла в спешке. Телефон до недавнего времени казался ей вещью не обязательной – кроме, конечно, проводных аппаратов. А те сверхпродвинутые устройства, которые приходится отбирать у детей на уроках, – баловство и распущенность. Слежка за Германом показала, что она ошибалась.

И вот опять… Был бы телефон, вызвала бы Щербу на берег.

Вера Павловна крякнула, прикинув расстояние, и заковыляла к школе.

…Кира издалека увидела две фигуры, изваяниями застывшие на берегу. Промелькнула мысль, что вернулся Воркуша – черт, как невовремя! – но, подрулив ближе, она узнала Щербу.

Тяжело ступая, сторож вошел в воду, поймал нос лодки и плавно повел за собой. Кира спрыгнула на песок.

– Кира Михайловна, спорить не надо, – попросил он, хотя она не произнесла ни слова. – Я давно увольнительную хотел взять. Только надо продумать, как бы это оформить грамотно… чтобы болтать не начали. Это уж вы с Верой Павловной сами… У вас головы золотые, не чета моей.

– Илья Сергеевич…

– За парня не беспокойтесь, обижать не буду.

– Илья…

– На месяц, может, в леса уйдем. Перезимовать есть где. Лодчонку захудалую после добуду, хорошая нам без надобности. А там поживем и видно будет.

– Илюша…

Он вдруг неловко улыбнулся.

– У моего отца, светлая ему память, любимая присказка была, он ее пихал куда ни попадя: «Жизнь – не так, как хочется, а как можется». Мне до пятидесяти осталось всего ничего, пора бы уже пожить как хочется. Отпустите, Кира Михайловна, Христом-богом.

…Федя дважды упал, пока Кира вела его вниз. Сперва он жалобно хныкал, но, разглядев, кто ждет его на берегу, оробел и притих.

Сторож легко перехватил увесистую спортивную сумку.

– Лекарства, – торопливо пояснила Кира. – Одежда, моя в основном, но кое-что от Карнаухова…

Она покосилась на Федю. Тот стоял с приоткрытым ртом, уставившись на воду.

– Он сильно избит, я боюсь, вам придется… – Кира махнула рукой, оборвав себя на полуслове, шагнула к сторожу и крепко обняла его. Бережно, словно боясь повредить, Щерба сжал ее медвежьими лапами.

– Рано прощаетесь, – сердито буркнула старуха. – Кире Михайловне еще перевозчиком работать.

– Федя, в лодку, живо.

– Ну, с Богом!

– С Богом…

Десять минут спустя лодка ткнулась в кусты на противоположном берегу, но Вера Павловна этого уже не видела: она медленно поднималась по тропе, тихонько позвякивая ключами от гурьяновского дома. Мешки… куда они дели проклятые гнилые мешки… А впрочем, черт бы с ними. Все в спешке, все кое-как… Однако прав Щерба, дурака опасно держать здесь, даже у Киры под присмотром: замкнет проводку в его и без того искрящей головушке, и не справится с ним никто.

А неплохо бы на похоронах выступить с надгробной речью. «Махровый садист был Алексей Викентьевич, развращенный попустительством вашим, и пока вы стыдливо отводили глазки и лепетали о непростых обстоятельствах и семейной трагедии многоуважаемых Буслаевых – да-да, Глеб Андреевич, не нужно прятаться за спинами, – он от безнаказанности уверовал в то, что все дозволено. Пару раз припугнуть бы его общественным осуждением, и он бы унялся, поскольку труслив патологически. Но разве можно! Удар по репутации! И где теперь ваша репутация? В закрытом гробу, хе-хе-хе. А кто будет настаивать, что аристократических гнид прикончил слабоумный отпрыск, тот или кретин, или полный мерзавец».

Но ведь ни слова не скажет. Промолчит, ибо есть что терять. Нет бы младшему Буслаеву расшибить родительские головы на два года позже; она бы уже, Бог даст, вышла на пенсию. Поторопился Федька! Дурак – он всегда дурак.

Однако не оказаться бы дурами им двоим, если судебный эксперт не поверит в черепно-мозговую травму естественного, так сказать, происхождения. Остается уповать лишь на то, что Карнаухова основательно измочалит на порогах. Трупное окоченение в воде продолжается дольше, чем на воздухе… Двое суток, проведенных в погребе, уложатся в общую картину.

Вот так и возрадуешься холодной воде, и ключи подземные благословишь. Только бы сетями не выловили прежде, чем нужно!

Когда она почти добралась до верха, ей почудилась фигура в зарослях, наблюдавшая за отплывшей лодкой. Старуха потеряла от неожиданности равновесие, взмахнула руками и не удержалась от испуганного восклицания. Услышав звук, фигура попятилась и растворилась в темноте. Шишигина принюхалась. Пахло крепким спиртным, а еще перегаром…

«Воркуша? – ужаснулась она. – Или помстилось?» Зверь сидел в кустах, сказала она себе, крупный пес, а запах ты додумала.