Поэтому он быстро собрал небольшой отряд конных стражников и прибыл на место мятежа в самый разгар волнений.

В его отряд входило около ста пятидесяти солдат; он приказал им пробиться в центр площади Дофина, к еще пылающему костру, служившему мятежникам прикрытием.

Сначала появление Дюбуа было встречено выкриками, скорее насмешливыми, чем оскорбительными.

Он подъехал к смутьянам и приказал им разойтись.

Они ответили громким хохотом и свистом.

Дюбуа прибавил, что, если они будут оказывать сопротивление, он атакует их.

В ответ на угрозы мятежники стали бросать камни и размахивать палками.

Повернувшись к солдатам, Дюбуа тотчас скомандовал им идти вперед, но не стрелять.

Всадники пустили коней рысью; потом, освободив небольшое пространство — из-за возникшей паники толпа несколько поредела, — они перешли на галоп, и зеваки, сбивая друг друга с ног, бросились врассыпную.

В парижских бунтах на самом деле неизменно участвуют две отличающиеся друг от друга фигуры: мятежник, выходящий на первый план, чтобы затевать беспорядки, и зевака, за чьей спиной мятежник прячется, когда дело завязалось.

Однако в ту эпоху смутьяны играли по-крупному, за хорошие деньги: они провоцировали беспорядки, они же и сопротивлялись властям. Из глубокой убежденности или добросовестности они действовали самостоятельно или за счет тех, кто им платил, но все-таки действовали.

Атака кавалеристов рассеяла зевак — на площади остались лишь мятежники. Из любопытных Ретиф и Инженю пытались бежать первыми, но их разлучила основная часть испуганных людей, и Ретиф попал в страшный хаос ног и рук, париков и шляп, которые искали своих хозяев (вернее, хозяева искали их).

Оставшись одна, Инженю вскрикивала от ужаса всякий раз, когда ее толкало это безудержное, безумное животное, взбрыкивающее от страха и именуемое разбегающейся в панике толпой.

Измученная, скованная в движениях, помятая, Инженю тоже упала бы, если бы на ее крики внезапно не бросился молодой человек; сбив с ног несколько человек, он пробился к ней и, обхватив за талию, потащил за собой с такой силой, на которую, казалось, не был способен.

— Скорее, мадемуазель, скорее! — повторял он.

— Что вам угодно, сударь?

— Как что, мадемуазель?! Избавить вас от затруднений.

— Где мой отец?

— Не о вашем отце речь! Ведь вас могут растоптать, даже убить!

— О Боже!

— Воспользуйтесь образовавшимся просветом.

— А мой отец?

— Пошли, скорее! Стража сейчас начнет стрелять, а пули слепы… Идемте, мадемуазель, идемте!

Инженю больше не противилась, слыша яростные крики теснимых мятежников и ругань всадников, в темноте избиваемых палками. Вдруг раздался выстрел: выпущенная из пистолета пуля попала в плечо командира стражи Дюбуа.

Выйдя из себя, он приказал своим кавалеристам открыть огонь.

Солдаты исполнили приказ.

Началась стрельба, и после первого же залпа на мостовой можно было насчитать десять — двенадцать трупов.

Тем временем Инженю — девушку быстро тянул за собой незнакомый спаситель — направлялась в сторону квартала, где она жила, беспрестанно повторяя:

— Мой отец! Где мой отец?

— Ваш отец, мадемуазель, вероятно, уже вернулся домой в надежде найти там вас… Где он живет? Где вы живете?

— На улице Бернардинцев, близ Телячьей площади.

— Прекрасно, ведите меня туда, — предложил молодой человек.

— Боже мой, сударь, я плохо знаю Париж, — ответила Инженю. — Я никогда не выхожу одна, к тому же сейчас очень волнуюсь! О отец, бедный мой отец! Только бы с ним ничего не случилось!

— Друг мой, — обернулся незнакомец к человеку, который, казалось, шел той же дорогой, — покажите мне, пожалуйста, улицу Бернардинцев.

Вместо ответа, человек поклонился и скорее с видом проводника, нежели простого прохожего, оказывающего услугу, пошел впереди, исполняя просьбу.

Так они прошли три или четыре сотни шагов.

— Ой, мы уже пришли! — воскликнула Инженю. — Мы на нашей улице!

— Чудесно! Теперь, мадемуазель, когда вы уже не так взволнованы, вы ведь узнаете свой дом, не правда ли?

— Да, сударь, конечно.

И Инженю, все сильнее дрожавшая от страха по мере приближения к дому, ускорила шаг.

Наконец они подошли к двери дома Ретифа; он стоял в темном углублении этой мрачной и пустынной улицы, освещаемой лишь красным фонарем, который печально раскачивался на сильном ветру.

И только здесь Инженю посмела посмотреть на того, кто ее спас.

Это был молодой мужчина с благородным лицом и изящной фигурой; его несколько помятый костюм — правда, гораздо меньше, чем дух аристократизма, исходивший от его прически, белья, наконец, от всего его облика, — выдавал в нем дворянина. .

Пока Инженю, с робостью глядя на него, рассыпалась в благодарностях, молодой человек любовался ее красотой и признавался в этом девушке своими дерзкими взглядами.

Инженю отняла свою руку от руки незнакомца.

— Разве вы не предложите мне ненадолго зайти к вам хотя бы для того, чтобы я уверился, что вы в полной безопасности? — спросил он Инженю с той бесцеремонной интонацией, что в те времена была свойственна дворянскому сословию, привыкшему ни в чем не встречать отказа.

— Сударь, моего отца нет дома, — возразила Инженю, — и я не смею без его разрешения пригласить вас.

— Но как тогда вы попадете в дом?

— У меня свой ключ… ключ от прохода к дому.

— А! Чудесно… Вы красивы, дитя мое!

— Ах, сударь! — со вздохом, выдававшим весь ее страх,: ответила Инженю.

— Что-с вами?

— Сударь, я умираю от волнения за судьбу отца.

— Понятно! Вы хотели бы, чтобы я поскорее ушел?

— Ах, сударь, если бы вы могли спасти моего отца так же, как спасли меня!

— Она прелестна! Но как зовут вашего отца?

— Он писатель, зовут его Ретиф де ла Бретон,

— Автор «Ножки Фаншетты» и «Совращенной поселянки»! Значит, вы его дочь! А вас как зовут?

— Инженю.

— Инженю?

— Да, сударь.

— Прелестно! Вы во всем достойны вашего имени!

И незнакомец поклонился, отступив на шаг назад, чтобы еще раз получше рассмотреть девушку, по ошибке принявшую этот жест за знак уважения.

— Я иду домой, сударь, — сказала после этого Инженю. — Но назовите, пожалуйста, ваше имя, чтобы я знала, кому мы обязаны столь многим!