И первым законом для янычар было абсолютное, безусловное послушание и подчинение старейшинам. Им вменялось полное согласие и единство. Никаких споров и ссор, никакого прелюбодеяния. Всяческое воздержание от роскоши, различных благ и прелестей жизни. Четкое исполнение всех исламских обязанностей и повинностей. В офицеры производились только по старшинству. Но у янычар было и некоторое преимущество по сравнению с другими воинами султана — их могли наказать только свои старейшины. И еще одно преимущество — смертная казнь исполнялась особым образом, втайне от посторонних глаз. Инвалиды и старики отпускались домой с государственной пенсией, дающей возможность безбедно существовать многие годы. Время янычарам можно было проводить только в тренировках по военному искусству: фехтованию, стрельбе из лука, борьбе булавами, рубке саблями и ятаганами. Все остальное янычарам запрещалось. Запрещалось жениться, носить бороду, удаляться без нужды от своих казарм, заниматься каким бы то ни было ремеслом…

Саид был спокойным и волевым мальчиком. Учение ему давалась легко, гораздо легче, нежели многим его товарищам. И успехи его были заметны. Особенно ценил его шейх Ибрагим, ибо Саид больше все-таки проявлял себя в исламском учении, нежели в военном искусстве. Саида привлекало в шейхе Ибрагиме его умение рассказывать, умение заставлять себя слушать, его ум и фанатичная вера. Затаив дыхание, слушал Саид в который раз историю о волшебной сабле Зульфикари, верной подруге пророка Али. Когда шейх заговаривал о ней, Саид непроизвольно сжимал кулаки и резко разрубал правой рукой воздух, словно в руке этой была сабля Зульфикари, пронзавшая скалу Гормендзи. В голове звучали слова шейха:

— Увидев такое чудо, чего раньше он о своей сабле не знал, Али так ей сказал: «Зульфикари, вернись, чтобы это не было противно Богу».

Время обучения кончилось. Пришла пора возвращать долги султану. В последний день пребывания в Брусе перед отправкой ко двору султана в столицу Оттоманской империи Эдирне, бывший византийский город Адрианополь, всего несколько лет назад отвоеванный турками у греков, Саид оделся в чистую одежду и пошел в мечеть-джамию. Оставив обувь у входа в храм, он ступил босыми ногами на чистый ковер, устилавший весь пол. На белых, некрашеных стенах джамии отсвечивали направленные в сторону восхода солнца две толстые свечи из жира, а между ними находилась глубокая ниша — михраб. Посредине джамии было возвышение — минбар. Саид сел на ковер рядом с пожилым турком и весь превратился в слух. Сидя на минбаре, какой-то юноша читал Аль-коран Мухаммеда. Когда он закончил, мулла поднялся на третью ступень возвышения, благословляя всех присутствующих поднятой в руке саблей.

— Вера, вера Мухаммеда выше всех иных. Молитесь за все души и за тех, которые воюют против гяуров. А когда увидите их, возвращающихся к себе, воздайте им честь и мир, целуя руки и ноги, и вы все будете участниками этой войны и угодите Мухаммеду. Ведь всемогущий Аллах дал нам саблю, чтобы мы оборонялись и уничтожали неверных.

Эти слова Саид напрямую отнес к себе. Он весь задрожал. Лоб его покрылся испариной. Взглянув вверх, где должно быть небо, он омыл руками лицо, поднялся и тихо вышел из мечети. Вера его была тверда.

25

Король венгерский Людовик Великий находился в самом расцвете своего могущества. Многие европейские государи вздрагивали лишь при одном упоминании его имени. И если бы не авиньонское пленение римских пап, благодаря которому французские короли практически вершили не только мирские, но и духовные дела на старом континенте, быть бы Людовику давно уже императором Священной Римской империи. Впрочем, и без этого титула слово его в католическом мире значило многое. А ежели обратить взоры на юго-восток, где обосновались раскольники-православные, то и совсем прекрасно все было для Людовика. Разве только Иоанн Палеолог не был его вассалом. Здесь, однако, Людовик должен был зажать свое честолюбие в кулак — один государь не может быть одновременно вассалом двух других монархов, пускай и равных по могуществу. Зато остальные Балканские земли всецело принадлежали его короне. И Дубровник, с его выборным князем, и Сербия с ее набирающим силу князем Лазарем, и Босния с ее строптивым баном Твртко, и Тырновское царство с царем Шишманом. А теперь вот и еще одно Болгарское царство — Видинское. Долго противился царь Стратимир воле Людовика. Умело отражал его набеги. Но сила, наконец, взяла верх. Видин пал к ногам победителя. Сам царь Стратимир был пленен ратниками Людовика и вывезен с двумя дочерьми в один из городов Загребского епископства. Несколько лет промаялся он в католическом плену, пока в конце концов, измученный и безразличный к дальнейшей своей судьбе, не признал себя вассалом Людовика. Лишь после этого ему было высочайше разрешено вернуться на царствие в Видин, но в качестве заложниц, как гарантию послушания отца, Людовик оставил при своем дворе и отдал в свиту королевы Елизаветы обеих дочерей Стратимира. Тактика эта была проста, но действенна, проверена уже не раз на семье бана Твртко. Впрочем, пожаловаться на свою судьбу царевны не могли — отношение к ним было соответствующим их званию. Имели они и своих учителей, и своих служанок. Вскоре старшая царевна, однако, умерла, а младшая — Доротея — заскучала и на глазах стала чахнуть и увядать. И тогда Елизавете пришло неожиданное решение.

— Ваше величество, — обратилась она к своему венценосному супругу, — мне кажется, что прежде, чем этот цветок окончательно завянет, его нужно облагородить.

— Что ты имеешь в виду, моя королева? — свел густые рыжие брови Людовик.

— Я имею в виду то, что Доротею пора выдать замуж.

— Может быть, ваше величество, вы уже знаете и за кого? — судя по тону, Людовику понравилось предложение жены.

— Да вот хотя бы за моего братца, бана Твртко, — она немного помолчала. — Пора уже и Боснийской бановине обзаводиться наследником.

— Что ж, так тому и быть! — воскликнул Людовик и хлопнул в ладоши.

Вошел слуга.

— Писаря ко мне.

В тот же день в Сребреницу к бану Твртко был послан гонец с королевской грамотой. В грамоте повелевалось бану срочно явиться ко двору Людовика ради устроения личной жизни Твртка. Твртко знал Доротею как саму добродетель. И против брака с нею не возражал. Свадьба была назначена на 8 декабря в Илинцах. Тут же во все концы Балканских земель были разосланы гонцы с приглашением на свадьбу бана Твртка и царской дочери Доротеи.

Наступила великая неделя — подготовка к свадьбе. Разумеется, свадьбу устраивали по славянским обычаям — сама Доротея готовила себе платье для венца. Людовик с Елизаветою одарили невесту богатыми дарами. После этого Твртко прислал за Доротеей свою карету. Отвезли ее в замок Елены, Твртковой матери, где и заканчивались свадебные приготовления: было украшено свадебное деревце, сплетен венок, испечен каравай. Настало время вести невесту в баню. Там смыли все ее девичьи грехи и проделки, обкурили ее фимиамом, изгоняя злых духов, втерли в тело благовония. Словом, невеста была готова. А жених и подавно.

Приближалось 8 декабря 1374 года, день свадьбы. В Илинцы съехались приглашенные — король Людовик Великий с супругою, царь видинский Стратимир, отец невесты, князь Лазарь с княгинею Милицей, их дочь Мара с мужем Вуком Бранковичем. Были приглашены и послы иноземные. Все — в дорогих, расшитых золотом одеждах, с серебряными пуговицами, на которых оттиснуты были фамильные гербы. Были тут и знатнейшие великаши боснийские — Тепчия Милат с сыном Вукашином из Хумского града Слано; князь Павле Раденович; жупан Радич Санкович с братом Беляком, сыновья строптивого жупана Санко Милтеновича; воевода Влатко Вукович; князь Мирко Радоевич, логофет Владое, Хрвое Вукчич. Были и отцы духовные. Ради политической выгоды отрекся Твртко и изгнал со своего двора богомильского деда, дабы тот своими еретическими мыслями не смущал честных отцов церкви, ибо сам патриарх сербский Савва IV восседал за столом на почетном месте.