Словно из-под земли, появилась еще дюжина охранников, которые встретили девушек и проводили их в дом. Филипп же, наскоро попрощавшись с Вырубовой, медленно побрел в гостевой отсек.

Утром он уже садился в машину к Боткину, когда к нему подошла Анна Вырубова и незаметно передала маленький листок бумаги.

Филипп дрожащими руками спрятал его в перчатке, и машина тронулась.

* * *

Когда белые вплотную подошли к Екатеринбургу, в городе начались повальные аресты. Забирали всех, кто мог оказать хотя бы потенциальную помощь белогвардейцам. Положение стало невыносимым. То там, то здесь почти каждую ночь раздавалась стрельба.

В числе опальных у новой власти оказалось много прежних друзей и знакомых Одинцова. Да и на него самого поглядывали косо, но у него в душе горел свой огонь, испепелявший все чувства. Поэтому, видимо, его и не тронули — остановила некая мощная сила, исходившая от него. Не было в нем ни боязни, ни страха, а жила надежда, что сумеет он что-то сделать для княжон и всей царской семьи. Не подавал о себе вестей и Емельян Сваров, исчезнувший вместе с маленьким Георгием, и сейчас это Филиппа даже радовало: он мог целиком посвятить себя одному.

* * *

В записке Татьяны было несколько строк из Максимилиана Волошина. Прочтя их, Филипп понял, что он как человек представляет собой со стороны.

«Тому, кто зряч, но светом дня ослеп, Тому, кто жив, но брошен в темный склеп, Кому земля — священный край изгнанья, Кто видит сны и помнит имена, — Тому в любви не радость встреч дана, А темные восторги расставанья!»

«Значит, ей видно мое состояние? Какую маску я бы ни надел, ей все же удалось меня разгадать. А ведь мы виделись всего два раза, и те два раза — лишь мимолетно. Ах, как эта девушка похожа на Диану. Они даже думают обо мне одинаково!»

Филипп чувствовал, что на него надвигается с неизбежностью какая-то катастрофа. С каждым днем это чувство усиливалось, и он стал физически ощущать угрозу своей жизни. Но не боялся.

* * *

Летняя ночь 18 июля была душной. Резкий запах травы и цветов, казалось, наполнил комнату до краев. Филипп не спал. Смятые, немного влажные простыни противно липли к телу. Он ворочался на постели, словно больной, и никак не мог уснуть.

День выдался тяжелый. Санитарный поезд совершил сегодня гигантскую работу. Сотни больных и раненых за день прошли через руки врачей и медсестер. Боткин на предложение Филиппа отдохнуть после работы в парке, отказался и вернулся в дом к царствующим особам.

Семья императора находилась в Ипатьевском Доме. Во избежание угрозы для их жизни, якобы усилившейся из-за близости фронта, никого, кроме обслуживающего персонала, многократно проверенного, сюда не допускали.

Что происходило в доме, никто не знал, а если и знал, то молчал, так как говорить об этом было категорически запрещено. По поведению и настроению приближенных Филипп мог составить собственное мнение, и он не ошибался. Дом, где сейчас жил Филипп, находился недалеко от ставшего в последнее время известным всему городу Ипатьевского особняка.

Ближе к часу на улице послышался шум мотора. Филипп наскоро оделся и вышел из дома. Душа была полна смятения и непонятного ужаса. Приближаться к временному пристанищу Романовых он не стал. Взобравшись на пригорок, он с каким-то отрешенным видом наблюдал за происходившим во дворе. Залаяли собаки, автомобиль сильно шумел.

«Что там происходит? Почему такой шум среди ночи?» — недоумевал он. Спешно одевшись, он направился туда, уже уверенный, что грядет неизбежное. Так же точно он знал, что уже ничем не сможет помочь, но все равно продолжал идти вперед. Не идти, а бежать, и казалось, никакая сила не сможет остановить его.

«Только смерть! Только смерть остановит меня и помешает сделать то, что я должен был сделать еще тогда, когда я отдал свою Диану. Я не хочу больше переживать этот ужас, это одиночество потери. Я не вынесу!» — крупные капли холодного пота скатывались по лицу и слепили глаза. Голова горела, руки дрожали.

Вот уже видны ворота, вот и солдаты охраны, пока еще не заметившие Филиппа. Они были очень взволнованны, нервно переговаривались и курили.

Вышел Кабанов. Филипп часто видел его у дома Романовых. Он что-то резко сказал охранникам и те, побросав окурки и не глядя друг на друга, вошли в дом, закрыв ворота.

Филипп стал молотить кулаками по воротам:

— Откройте! Откройте! Не смейте, вы не имеете права! — потом он обернулся и крикнул в онемевшую ночь:

— Люди! Люди, кто-нибудь, предотвратите этот ужас! Это грех для России! Нас накажет Бог за это!

Он кричал так до тех, пор пока не услышал режущие слух гулкие выстрелы. Хотя лаяли собаки, гудел мотор, в окрестностях эхом отдались эти страшные звуки.

Филипп, выбившись из сил, сполз на землю и, уткнувшись лицом в колени, завыл. По-настоящему. От безысходности, от всепоглощающего горя, от безвозвратности случившегося, от безмолвия небес в такой момент, когда в маленьком доме рушилась справедливость. Он даже не услышал, как из дома начали выходить солдаты. Ворота открыл Дмитрий Коршунов. Он заметил человека и тут же подбежал к нему. Узнав Филиппа, он изумился, но не мог позволить, чтобы его товарища заметили. Ведь его сразу же убьют.

— Филипп! Филипп! Вставай, Филипп, уходи сейчас же! Если тебя заметят — убьют. Убьют и меня вместе с тобой. Ты не знаешь, что здесь произошло, понятно?! Тебя здесь не было! — он присел рядом и стал изо всех сил тормошить лекаря. — Филипп, пожалуйста! Только в благодарность за спасение моего сына, Филипп, уходи! Я не хочу, чтобы тебя убили! — шептал он ему, чуть не плача.

Одинцов понимал, что подводит и Дмитрия, и самого себя. У того, что сейчас здесь произошло, не должно быть свидетелей. Его непременно убьют, если заметят. Дмитрий рискует, причем, вдвойне. У него на руках сын, которого он воспитывает один, и если с ним что-то произойдет, маленький Ярослав останется сиротой.

Филипп это понимал, но не мог сдвинуться с места. Мысль, что он не выполнил своего предназначения, не давала ему сил подняться и уйти.

— Дмитрий! — послышался голос Юровского. — Чего ты там возишься?!

Филиппа словно подтолкнуло. Он вскочил и бросился бежать. В здании Горного института и в доме напротив зажглись огни. Он бежал на них, не замечая ничего вокруг.

Его царапали ветки деревьев, рвали одежду цепкие пальцы кустарников, он спотыкался о камни и пни, но все равно продолжал бежать.

Выстрелы загремели ему вслед. Он чувствовал, как кровь течет по телу, но не обращал на это внимания. Перед мысленным взором маячили лица Дианы и Татьяны. Они обе ласково улыбались и протягивали руки ему навстречу.

«Ты свободен! Ты наконец свободен! Ты мой! Ты мой!» — он путал их голоса, их образы, их руки, но бежал и бежал к ним.

Солдаты, испугавшись случайных свидетелей, пару раз выстрелили без разбора в темную, непроглядную ночь.