— Понимаю. А вы хотите, чтобы ваш бизнес превратился в конгломерат?

— Не очень. Яблокам незачем господствовать над миром. Они и так целый мир. Во всяком случае, они — мой мир.

— Эдди мне много рассказывала о вас. И о том, что вашею мужа любили все, кто его знал. А больше всех его сын. Я знаю, что вы этим гордитесь.

Я поспешила сменить тему:

— Прошу вас, расскажите мне о Якобеке. Какой он? Ал сразу понял, что я имела в виду.

— Борец, одиночка, глубоко и искренне любящий человек и герой.

— Где он провел все эти годы после того, как уехал из Чикаго? Что конкретно он делал для армии?

— Николас отправлялся туда, куда никто не хотел ехать. Этих мест вы на карте не найдете. Он сражался на стороне тех, за кого наша страна воевать открыто не может. Эти люди нуждались в помощи, которую не засекли бы политические радары. Когдато я считал, что Николас слишком просто смотрит на мир, деля его на черное и белое, на добро и зло. Но с тех пор мне самому не раз приходилось принимать сложные решения, отправлять людей в бой, приказывать людям убивать других людей. Все нюансы исчезают, когда речь идет о жизни и смерти.

— Но почему ему пришлось заниматься всем этим? Почему ваш племянник уехал так далеко от родных, которые ему безусловно дороги?

— Я не уверен, что знаю ответ на этот вопрос. После того, как Николас убил человека, напавшего на Эдвину и Эдди, он уже не был прежним. Все мы изменились. Я думаю, он почувствовал себя еще более отверженным. Что бы мы с Эдвиной ни говорили и ни делали, ничего не помогало. Николас очень редко рассказывает о своих чувствах или мотивах. Он просто делает то, что считает нужным. Он не признается в своих грехах и не просит прощения. Или награды. Или понимания. Если он нуждается в нас, мы об этом не знаем. Но если он нужен нам, то он всегда рядом.

— Вы очень нужны ему, поверьте! — вырвалось у меня. — У него доброе сердце. И он понастоящему семейный человек.

Ал удивленно поднял брови:

— Николаса не раз называли кем угодно и каким угодно, но только вы назвали его так.

— У меня были серьезные эксперты в этом вопросе.

— Неужели?

— Да. Осы.

— Я даже не стану просить вас объяснить мне это, Хаш. Но я думаю, что вы правы. Попытайтесь убедить в этом Николаса. Больше всего я боюсь, что он так никогда и не найдет места, которое смог бы назвать домом, и ту женщину, которая помогла бы ему осесть. И тогда он умрет в одиночестве.

Мне вдруг стало холодно.

— Нет! Нельзя допустить, чтобы это случилось с ним.

— Согласен. Но у меня появилась надежда. Никогда раньше я Николаса таким не видел.

— Каким — таким?

— Счастливым.

— Якобек счастлив? Почему вы так говорите? Откуда вы это взяли?

Ал только посмотрел на меня и ничего не сказал. Президенты всегда себе на уме.

Сентябрь сменился октябрем. Мои родственники собирали вырезки из газет и таблоидов, продававшихся в супермаркетах. Опрометчивый поступок для тех, чья фамилия до сих пор упоминалась только в разделе «Путешествия» в газете «Жизнь Юга» или в колонках «Дайджеста садовода».

«Телеоператор, которому пригрозили оружием, намерен подать в суд».

«Тайный брак дочери президента».

«Эдди Джекобс беременна от фермерского сына и прячется от стыда».

«Сын садовода украл мисс Американский Пирог».

«Безупречная жизнь Эдди стала прикрытием для семейной вражды».

«Семейные ценности Джекобсов не стоят ни цента», — говорят оппоненты».

«Президент занят ближневосточным кризисом, пока его семья рушится».

«Новоиспеченный муж Эдди Джекобс. Парень с мозгами, сын легендарного гонщика».

Я изо всех сил старалась не читать статьи, не слушать комментарии по телевидению и, упаси господи, не включать радио во время скандально известного шоу Хейвуда Кении. Но я ничего не могла с собой поделать. «Сексбомба Эдди и ее муждеревенщина из Гарварда» — так называл моего сына и его жену Хейвуд Кении. Каждый день он говорил о них какиенибудь гадости, не забывая злобствовать и ехидничать по поводу администрации Ала Джекобса.

Както раз Якобек зашел в мой кабинет именно в ту минуту, когда я швырнула приемник об стену. Думаю, то, что меня застали во время приступа ярости, разозлило меня куда больше, чем нападки Кении на моего сына. Но Якобек только негромко сказал:

— В наше время никто не верит радио.

Он поднял приемник, поставил его обратно на стол и нашел станцию, передававшую приятную джазовую музыку.

Мне все никак не удавалось успокоиться, на глаза навернулись слезы ярости.

— Я готова убить его.

Якобек положил руки мне на плечи.

— Такой человек, как Кении, не стоит того, чтобы его убивали. Я давно это решил для себя. Ты потеряешь частичку души, убив этого мерзавца.

— Я знаю, но мне кричать хочется!

— У меня есть лекарство. Он поцеловал меня.

Это был быстрый, нетерпеливый, очень и очень опасный поцелуй. Мне не требовалось долгой подготовки, поэтому через секунду я сама целовала его в ответ, изо всех сил вцепившись ему в плечи.

Мы остановились у опасной черты. Самодисциплина может и убить. Мне казалось, что с меня содрали кожу. Его тело отпечаталось на моем. Он крепко обнимал меня одной рукой, мы посмотрели друг другу прямо в глаза.

— Мы просто не можем, — прошептала я. Он кивнул и ответил:

— Но я ни о чем не жалею. Я тоже не жалела ни о чем.

Чем бы там раньше ни занимался Якобек в армии, теперь по утрам он был вооружен только флейтой. На заре он играл самые нежные мелодии, потом тихо спускался вниз, словно выслеживал меня на моей собственной кухне. Якобек работал рядом с моими людьми с рассвета до заката и никогда не жаловался. Он протирал яблоки в кондитерском цехе, грузил ящики с яблоками в грузовики, закладывал в багажники машин осенние тыквы под взглядами краснеющих мам и бледных компьютерных пап, которые смотрели на него так, как маленькие собачки смотрят на питбуля, обхаживающего их сук. Но большую часть времени он охранял Эдди и Дэвиса — пистолет всегда был спрятан у него в кармане рубашки. Правительственные агенты с легкостью уступили ему это право. Даже Люсиль, их непримиримый командир, сдалась.

— Полковник поездил по всему миру, — сказала она мне. — Поговаривают, что сейчас наша страна в безопасности именно потому, что он коегде поработал.

— Я тоже чувствую себя в безопасности, — ответила я и добавила про себя: «Но только не в тот момент, когда представляю его в моей постели».

После смерти Дэви мужчины не раз делали мне предложение, но ни один из них не стоил того, чтобы связать с ним свою жизнь. Нельзя сказать, что я не любила мужчин и не хотела, чтобы со мной рядом был понастоящему хороший мужчина. Но такую породу отыскать очень трудно, а остальные казались мне щенками с умными глазами и большими лапами, Я заранее знала, что наступит момент, когда щенячье очарование исчезнет и они начнут сшибать мою мебель и лаять на луну. Я никогда не умела выбирать — хоть немного приблизив к себе человека, я уже не могла избавиться от него. Я знала за собой эту слабость, поэтому избегала делать выбор. Иначе у меня под ногами крутились бы десятки мужчин, а мне пришлось бы их всех кормить.