Мы продолжаем идти. Но что-то из сказанного мамой тревожит меня. Ее слова о папе? Нет, мой отец всегда ругал эрудитов. А может, о самих эрудитах? Я поскальзываюсь на большом осколке стекла. Конечно, она права. Все мои учителя были эрудитами, как и врач, который вправил ей перелом, когда она несколько лет назад сломала руку.

Последняя фраза. «Постарайся запомнить это хорошенько». Так, будто у нее больше не будет возможности со мной поговорить.

Что-то меняется в моем сознании, будто открывается нечто, скрытое в глубине.

– Мама? – говорю я.

Она оборачивается ко мне. Прядь светлых волос выпадает из узла и касается ее скулы.

– Я люблю тебя.

Я показываю рукой на окно слева, и оно разлетается на кусочки. Нас осыпает мелким стеклом.

Мне не хочется просыпаться посреди штаб-квартиры Эрудиции, поэтому я не открываю глаза сразу, даже когда прекращается симуляция. Стараюсь сохранить в памяти образ матери, прядь волос у нее на скуле, как можно дольше. Но вижу лишь красноту. Свет, проходящий сквозь веки. И открываю глаза.

– Могла бы придумать что-нибудь получше, – говорю я Джанин.

– Мы только начали, – отвечает она.

Ночью мне снится не Тобиас и не Уилл, а моя мать. Мы стоим в саду Товарищества, спелые яблоки висят у нас над самыми головами. Тени от листьев узором падают ей на лицо. Она в черном, хотя я ни разу в жизни не видела, чтобы она носила одежду такого цвета. Мама учит меня заплетать косу, показывая, как это делается, на пряди собственных волос. Смеется, глядя на мои неумелые пальцы.

Проснувшись, я удивлена, почему я не замечала, как энергия Лихачества кипит в ней. Потому, что она хорошо все скрывала? Или я просто не пыталась догадаться?

Утыкаюсь лицом в матрас, на котором спала. Я никогда не узнаю ее до конца. Но, по крайней мере, мама не ведает, что я сделала с Уиллом. Мне кажется, я бы этого не вынесла.

Я продолжаю моргать, просыпаясь, когда следую за Питером по коридору. Прошли минуты или секунды, я не знаю.

– Питер, – говорю я. Горло болит. Наверное, я кричала во сне. – Сколько времени?

У него на руке часы, но циферблат прикрыт, так что я не могу подсмотреть. Он даже не смотрит на них.

– Почему именно ты постоянно сопровождаешь меня? – спрашиваю я. – Разве нет других гнусных дел, в которых ты мог бы поучаствовать? Пинать щенков, подглядывать за девочками, когда они переодеваются, или что-то в этом духе?

– Я знаю, что ты сделала с Уиллом, сама понимаешь. Так что не пытайся выглядеть лучше меня. Ты точно такая же.

Единственное, что отличает коридоры друг от друга – длина. Я решаю запоминать их, отсчитывая шаги. Десять. Сорок семь. Двадцать девять.

– Ты не прав, – отвечаю я. – Возможно, мы оба плохие, но между нами огромная разница. Мне не нравится быть такой.

Питер слегка хмыкает, и мы идем между лабораторными столами эрудитов. Теперь я понимаю, где мы. В том зале, который мне показала Джанин. Здесь меня казнят. Я начинаю дрожать так сильно, что стучат зубы. Шагать трудно, думать трудно. Просто зал, говорю я себе, обычное помещение.

Я такая лгунья.

На этот раз в помещении есть люди. Четверо предателей-лихачей прохаживаются в одном углу, у металлического стола в середине – двое эрудитов, темнокожая женщина и пожилой мужчина, в лабораторных халатах, и Джанин. Вокруг стоит несколько аппаратов, висит куча проводов.

Я не знаю назначения приборов, за исключением кардиомонитора. Что собирается сделать Джанин, для чего требуется кардиомонитор?

– Кладите ее на стол, – устало говорит Джанин. Я секунду смотрю на стальной лист, куда мне предстоит лечь. Что, если она передумала и решила казнить меня пораньше? Что, если я умру сейчас? Питер хватает меня за руки, я начинаю извиваться изо всех сил.

Но он поднимает меня в воздух, уворачиваясь от моих брыкающихся ног. Потом с размаху швыряет меня на стол. Перехватывает дыхание, но я бью кулаком, куда попало. Попадаю Питеру по запястью, случайно. Он вздрагивает, но на помощь спешат другие предатели-лихачи.

Один из них прижимает к столу мои лодыжки, другой – плечи. Питер затягивает сверху черные ремни. Я вздрагиваю от боли в раненом плече и перестаю сопротивляться.

– Какого черта? – кричу я, сгибая шею, чтобы посмотреть на Джанин. – Мы же договорились, сотрудничество в обмен на результаты! Мы договорились…

– Это полностью за пределами нашего соглашения, – отвечает Джанин, глядя на часы. – И это касается не тебя, Беатрис.

Дверь снова открывается.

Входит Тобиас – вползает, хромая. Его ведут предатели. Лицо в синяках, кожа над бровью рассечена. Он не двигается с присущей ему аккуратностью, не держит себя прямо. Видимо, он покалечен. Я стараюсь не думать о том, как это произошло.

– Что здесь творится? – хрипло спрашивает он.

Видимо, сорвал голос, крича.

У меня встает ком в горле.

– Трис, – говорит он и делает рывок в мою сторону, но предатели мгновенно хватают его, прежде чем он успевает сделать больше пары шагов. – Трис, ты в порядке?

– Ага, – отвечаю я. – А ты?

Он кивает, но я не верю.

– Чем дальше тратить время, мистер Итон, я придумала более логичный подход. Лучше всего, конечно, сыворотка правды. К сожалению, чтобы вынудить Джека Кана предоставить ее, уйдет не один день. Правдолюбы ревностно хранят ее, а я не желаю тратить и нескольких дней.

Она идет, со шприцем в руке. Сыворотка серая. Возможно, новый вариант для симуляции, но я почему-то сомневаюсь.

Интересно, что это может быть. Вряд ли нечто хорошее, если Джанин так довольна собой.

– Через пару секунд я вколю Трис эту жидкость. И тогда, я уверена, твои инстинкты самопожертвования возобладают и ты расскажешь мне все, что мне нужно.

– Что ей нужно? – кричу я, перебивая ее.

– Информация об убежищах бесфракционников, – отвечает он, не глядя на меня.

У меня расширяются глаза. Бесфракционники – последняя надежда всех нас, поскольку половина лихачей и все правдолюбы уязвимы перед симуляциями, а половина альтруистов мертва.

– Не говори ей! Я все равно умру. Ничего ей не говори!

– Напомните, мистер Итон, что происходит в симуляциях в Лихачестве, – говорит Джанин.

– Здесь не школьный класс, – сквозь зубы шипит он. – Скажите, что собрались делать.

– Скажу, если ответишь на мой вопрос, очень простой.

– Ладно.

Тобиас смотрит на меня.

– Симуляции стимулируют шишковидную железу, которая отвечает за состояние страха. Вызывают соответствующие галлюцинации, которые передаются в компьютер, обрабатываются и исследуются.