А сейчас мне вовсе лучше бы не просыпаться. В полуметре от меня стоит Калеб, перенеся вес на одну ногу. Поза неуверенности.

– Ты вообще когда-нибудь уходил из Эрудиции? – спрашиваю я.

– Все не так легко, как тебе кажется, – начинает он. – Я…

– Все очень просто, – мне хочется орать, но я говорю безразличным тоном. – Когда ты решил предать свою семью? До того, как погибли наши родители, или уже после их смерти?

– Я сделал то, что должен. Ты думаешь, Беатрис, что все понимаешь, но ты ошибаешься. Вся ситуация… она намного серьезнее, чем ты думаешь.

Он умоляюще смотрит на меня, ища понимания, но я слышу знакомый тон. Так он обычно меня поучал, когда мы были маленькими. Он снисходителен.

Самодовольство – главный недостаток эрудитов. Во мне он тоже есть.

Но другой – алчность. А вот этого качества во мне нет. Поэтому я вроде бы одной ногой здесь, другой – там.

Я резко встаю.

– Ты так и не ответил на мой вопрос.

Калеб отходит на шаг.

– Дело не в эрудитах. Это касается каждого. Всех фракций, – говорит он. – Целого города. Это за пределами ограды.

– Мне плевать, – заявляю я, хотя и вру. Слова «за пределами ограды» вонзают иглу в мой мозг. За пределами? Как все это может иметь отношение к происходящему за пределами ограды?

Что-то свербит у меня в голове. Маркус говорил, что информация, которая была у альтруистов, заставила Джанин организовать нападение. Связана ли эта информация с тем, что происходит за пределами ограды?

Я на время отодвигаю мысль в сторону.

– Я думала, что тебя интересуют факты. Свобода информации? Ну, что насчет такого факта, Калеб? Когда…

У меня срывается голос.

– Когда ты предал наших родителей?

– Я всегда оставался с Эрудицией. Даже тогда, когда, формально, был в Альтруизме.

– Если ты с Джанин, я тебя ненавижу. Так сделал бы и наш отец.

– Наш отец, – слегка хмыкнув, повторяет Калеб. – Наш отец был эрудитом, Беатрис. Джанин мне рассказала. Он был с ней в одном выпуске школы.

– Он не был эрудитом, – через пару секунд парирую я. – Он выбрал право уйти от них. Выбрал другую фракцию, как и ты, и стал другим. Но ты выбрал… зло.

– Истинные слова лихача, – резко отвечает Калеб. – Черное или белое. Никаких нюансов. Мир устроен не так, Беатрис. Понятие зла зависит от того, где ты.

– Без разницы, где ты. Контроль сознания всего населения города – зло.

У меня дрожат губы.

– Предать родную сестру, чтобы над ней ставили опыты и казнили, – зло.

Он мой брат, но мне хочется порвать его в клочья.

Но вместо этого я снова сажусь. Я не могу нанести ему вред, достаточный, чтобы он стал наказанием за предательство, им совершенное. Чтобы оно перестало терзать меня. Оно меня мучит, с головы до ног, я прижимаю пальцы к груди и массирую ее, чтобы расслабиться.

Джанин, армия ученых и предателей-лихачей входят, когда я вытираю слезы со щек. Я моргаю, чтобы она ничего не заметила. Она едва удостаивает меня взглядом.

– Итак, посмотрим на результаты, – объявляет она. Калеб, стоящий у экранов, нажимает на кнопки, и мониторы включаются. На них появляются слова и цифры, которых я не понимаю.

– Мы обнаружили нечто исключительно интересное, мисс Прайор.

Я никогда не видела ее такой довольной. Она почти улыбается.

– У тебя есть избыток определенных нейронов, так называемых зеркальных, для простоты. Кто-нибудь объяснит мисс Прайор, что делают зеркальные нейроны, поточнее?

Ученые-эрудиты одновременно поднимают руки. Она показывает на женщину постарше, в первом ряду.

– Зеркальные нейроны срабатывают одновременно тогда, когда человек совершает действие либо когда он видит, как другой совершает точно такое же действие. Они позволяют нам имитировать поведение.

– За что еще они отвечают? – спрашивает Джанин, оглядывая остальных, как делают учителя в старших классах. Другой эрудит поднимает руку.

– Обучение языкам, понимание намерений других людей на основе их поведения, ну…

Он хмурится.

– И эмпатия.

– Если точнее, – Джанин теперь широко улыбается, глядя на меня. У нее появляются морщинки в уголках рта, – то человек с избытком зеркальных нейронов имеет пластичный тип личности, способен подражать другим, в зависимости от ситуации, но с трудом сохраняет постоянство.

Я понимаю смысл ее усмешки. Чувствую, будто мне вскрыли голову и вывалили на пол все мои тайны.

– Пластичная личность, – продолжает она, – может проявлять склонность к нескольким фракциям, не так ли, мисс Прайор?

– Возможно, – предполагаю я. – Если ты построишь симуляцию, способную подавлять такую способность, то мы разобрались.

– Всему свой черед. Должна признаться, меня смущает, почему ты так рвешься ускорить свою казнь.

– А меня не смущает, – я закрываю глаза и вздыхаю. – Можно мне вернуться в камеру?

Должно быть, я выгляжу безразличной, но это не так. Я хочу убраться восвояси и поплакать в одиночестве. Но не хочу, чтобы она это знала.

– Не чувствуй себя слишком комфортно, – ей очень весело. – Мы скоро опробуем на тебе другую сыворотку.

– Ага. Плевать.

Кто-то трясет меня за плечо. Я мгновенно просыпаюсь, широко открывая глаза, и вижу Тобиаса. Он в куртке лихача-предателя, голова в крови. Ему отстрелили кончик уха. Я вздрагиваю.

– Что случилось? – спрашиваю я.

– Вставай. Надо бежать.

– Еще рано. Две недели не прошло.

– Нет времени объяснять. Пошли.

– О боже, Тобиас.

Я сажусь и обнимаю его, прижимаясь к щеке. Он обхватывает меня еще крепче. Я чувствую тепло и спокойствие. Если он здесь, я в безопасности. Его кожа становится скользкой от моих слез.

Тобиас встает и поднимает меня на ноги. Раненое плечо пронзает боль.

– Скоро прибудет подкрепление.

Я позволяю ему вывести меня из комнаты. Мы проходим по первому коридору без проблем, но во втором сталкиваемся с двумя лихачами-охранниками, молодым парнем и женщиной средних лет. Тобиас дважды стреляет, за считаные секунды пули попадают в обоих. Одному в голову, другой – в грудь. Раненная в грудь женщина лежит на полу, скорчившись, но она еще жива.

Мы продолжаем двигаться. Очередной коридор. Пальцы Тобиаса крепко держат кисть моей руки. Если он мог метнуть нож и только слегка поранить мне край уха, то стрелять в предателей-лихачей он будет не хуже. Мы перешагиваем через тела. Очевидно, этих людей Тобиас убил по дороге в мою камеру. Наконец, мы у пожарного выхода.