Воробей понимал, что пить ему больше не стоит, тем более что Старик обещал отвернуть ему голову, если он опять нажрется и пропустит нужный момент.

– Нужный момент! – веско повторил Воробей, воздев кверху указательный палец и опасно покачнувшись на своем насесте. – Не пропустить!

Нужный момент должен был наступить тогда, когда Старик подаст знак. 'Может так случиться, – говорил ему Старик пару часов назад, – что знак подать я не успею. К примеру, они нападут раньше. Тут уж кумекай сам, да смотри, не промахнись'.

Смерть Свата вкупе с выданной Стариком премией с головой погрузила Воробья в пучину запоя, но, едва прослышав о предстоящем деле, он самолично вызвался занять тот пост, на котором находился в данный момент. Более того, идею засады на дереве подал Старику именно он. 'Как финская 'кукушка', – горячась, кричал он, – ку-ку, и в дамки!'

Он почему-то забрал себе в голову, что отомстить латышам за безвременную кончину Свата – его священный долг.

Воробей занял пост, вооружившись охотничьим ружьем 'белка'. Ружьецо это, как явствовало из его названия, было предназначено для охоты на мелкого пушного зверя, которого, как известно, следует по возможности бить в глаз, и уж никак не дробью.

Поэтому поверх нижнего ствола, заряжавшегося обычными патронами двенадцатого калибра, был положен второй – нарезной, стрелявший патронами от мелкашки. Этот гибрид был оснащен оптическим прицелом, в который Воробей периодически заглядывал, поочередно беря на мушку толпившихся внизу людей.

Воробью было холодно и скучно.

– Задубею ведь, – пожаловался он в звеневшее от комаров пространство и яростно шлепнул себя по щеке, убивая кровососа. – На курок нажать не смогу.

Уговорив подобным образом не столько безучастную природу, сколько себя, Воробей решительно сунул ружье под мышку и извлек из-за пазухи аппетитно булькнувшую алюминиевую армейскую флягу в полотняном чехле, трясущимися руками отвинтил колпачок и жадно припал к холодному горлышку.

Первач пылающим водопадом хлынул по пищеводу, вмиг согрев замерзшее тело и вспыхнув в мозгу радужным фейерверком. Воробей сыто и удовлетворенно рыгнул и, прежде чем завинтить колпачок, не удержавшись, отхлебнул еще раз. Убирая за пазуху заметно полегчавшую флягу, он вдруг ясно осознал, что переборщил: последний глоток был, несомненно, лишним. Его так и тянуло нырнуть вниз головой с ветки – просто для того, чтобы посмотреть, что из этого выйдет. По идее, результат такого эксперимента был предельно ясен, но при взгляде сквозь толщу алкогольных испарений это представлялось не вполне очевидным.

– Не пропустить момент! – деревянным языком провозгласил Воробей, резко покачнулся, кое-как удержал равновесие и заглянул в окуляр прицела.

Он долго регулировал резкость, тщетно пытаясь подогнать изображение под возможности своего расфокусированного самогоном зрения. Наконец, в глазах у него немного прояснилось, и, поведя стволами ружья, он отыскал посреди освещенного пространства стоявших друг против друга Старика и Плешивого. Некоторое время он пытался сообразить, кто из них свой, а кто – чужой. 'Пьяный в дупель, – проясняясь на долю секунды, подумал он. – Сейчас засну на хрен. Вот тебе и 'не пропусти момент'.

Его охватило пьяное отчаяние. Старик возлагал на него такие надежды!.. От него, можно сказать, зависел исход всего дела. От его удачного выстрела. Ку-ку – ив дамки. А почему бы не выстрелить прямо сейчас? Что-то долго они тянут резину! Старик ведь так прямо и сказал: действуй по своему разумению!

Воробей снова припал глазом к прицелу. Все сомнения вмиг улетучились: Плешивый, издевательски скаля зубы, схватил Старика за плечо. Прицел был прекрасный, с мощной оптикой, расстояние невелико, и Воробью была ясно видна рукоятка 'парабеллума', торчавшая из-за пояса у лысого гада.

Удивившись, почему все остальные просто стоят и смотрят на такое безобразие. Воробей поймал в перекрестие прицела блестящую плешь, и тут его осенило: ведь он главный, и все просто ждут его сигнала!

– Огонь, – невнятно сказал Воробей и нажал на спусковой крючок.

Великая миссия была выполнена, и Воробей был свободен. Уронив вниз ружье и что-то победно промычав, он сильно наклонился вперед и выпустил ветку из рук.

Падая, он с удовлетворением услышал, как на шоссе ударил автомат, и к нему тут же присоединилось еще несколько.

Старцев хотел было уже подать Плешивому Гуннару руку в знак примирения, но тут с лицом последнего произошло что-то странное: левый глаз его вдруг с чмокающим звуком выплеснулся наружу, обдав Сергея Ивановича теплыми брызгами. Рука, только что дружески хлопавшая его по плечу, судорожно сжалась, забирая в горсть пиджак на плече Сергея Ивановича. Плешивый вытянулся, как палка, и, не сгибаясь, повалился на асфальт, рванув растерявшегося Старцева за плечо с такой силой, что тот не устоял на ногах и грохнулся сверху, все еще не в силах осознать, что произошло.

Это падение спасло ему жизнь – кто-то из латышей оказался сообразительнее Сергея Ивановича и понял, в чем дело, как только над дорогой пролетел едва слышный отдаленный хлопок мелкашки.

В руках сообразительного латыша забился автомат, и через то место, где только что стоял Старцев, просвистел плотный рой пуль. Пули вспороли живот стоявшего позади Старика человека, который принес сумку с деньгами, вырвали эту сумку у него из рук и отшвырнули в сторону. Из рваных дыр в боку сумки торчали клочья зеленоватой бумаги.

Обе группы стоявших на шоссе людей кинулись врассыпную и открыли бешеный огонь друг по другу, оставив Сергея Ивановича в обществе двух трупов лежать посреди шоссе среди скачущих повсюду с тошнотворным визгом рикошетов. Он попытался подползти под тело Плешивого, но быстро понял бесполезность этой затеи – свинец летел отовсюду, даже, казалось, снизу, и спрятаться от него было невозможно. Старцев уже понял, что произошло, и тихо завыл от отчаяния и злобы: в последнее время он только и делал, что совершал ошибки, и эта его ошибка, наверное, станет последней. Давно, давно пора было бежать отсюда куда глаза глядят, в Ригу, а там забрать из банка деньги и – поминай как звали! Все жадность проклятая...

Сергей Иванович с трудом разжал ставшие твердыми, как железо, пальцы Плешивого Гуннара, мертвой хваткой державшие его за плечо, дотянувшись, вынул из-за пояса у бывшего коллеги 'парабеллум' и передернул затвор. Потом он вынул свой 'Макаров' и тоже привел в боевую готовность. Прочтя коротенькую молитву. Старцев поднялся на колени, бешено стреляя из обоих пистолетов, вскочил и в три прыжка перебежал на обочину, выбравшись из смертельного светового круга.

С треском вломившись в кусты, он с недоверием ощупал себя и убедился в том, что килограммы свинца, порхавшие над дорогой из стороны в сторону, не оставили на нем ни единой царапины. Падая на асфальт, он разбил часы, порвал на локте пиджак и сильно ободрал запястье, но это было все. Не веря себе, он повторил осмотр, – нет, он определенно был цел и невредим, и значит, удача все еще была с ним, в то время как Плешивый Гуннар в ней уже не нуждался.