Прохожу мимо медленно отъезжающих машин. Они гудят, доносится разномастная музыка, кто-то окликает меня через открытые окна. В этом фильме, решаю я, пришельцев нет и умирать никто не собирается. Справедливо, что в ближайшие несколько часов самой важной новостью будет то, что у всех есть повод для праздника и людям хорошо.

Спешу открыть дверцу и в последнюю секунду бросаю взгляд на лужайку. Мне показалось, что меня кто-то окликнул, но в этом шуме и гаме невозможно понять, откуда меня позвали. Оглядываю проезжающие машины, решив, что это могла быть Лула, но ее нигде нет.

Я уже собираюсь сесть в машину, но тут внутренний голос подсказывает мне, что нужно посмотреть еще раз. И я вижу его. Он стоит под деревом и держит над головой скомканную спортивную куртку. Колин.

Хочу бежать к нему, но он опережает меня и спешит ко мне через проезжую часть. Какая-то машина тормозит в дюйме от его колен, и Колин жестами извиняется перед водителем.

– Забирайся внутрь! – кричу я, сажусь на водительское сиденье и открываю пассажирскую дверцу. Он плюхается на сиденье и быстро захлопывает дверцу.

– Замечательный денек, – говорит он, проводя рукой по не успевшим отрасти после недавней стрижки волосам.

Неожиданно в машине повисает полная тишина, нарушаемая лишь шуршанием мокрых ботинок Колина и мерным стуком дождя по крыше. Я вдруг с ужасом вспоминаю о своем платье, ставшем почти прозрачным, и непроизвольно складываю руки на груди. Почему-то в таком виде, когда тело облеплено мокрой тканью, чувствуешь себя более раздетой, чем когда на тебе ничего нет.

– Я и не знала, что ты еще здесь, – наконец говорю я.

– А меня здесь и не было, – отвечает он. – То есть я уехал. И вернулся.

– Ради вот этого? – спрашиваю я.

– Нет. – Он упирается руками в колени, обтянутые мокрыми джинсами. – Нужно было забрать кое-какие вещи. Чтобы подготовить дом к сдаче, – объясняет он, глядя на потоки воды, текущие по лобовому стеклу. – Все это враки.

Я улыбаюсь.

– Ты не обязан был приходить.

– Знаю, – говорит он. – Я долго и трудно решал, как это будет выглядеть, дико или нет. Хотел увидеться с тобой. Я всегда хотел тебя видеть, но…

– Это не дико, – заверяю я его. – Рада, что ты пришел.

– Я тоже, – говорит он.

– Я звонила тебе. Писала эсэмэски, – говорю я.

– Знаю, – кивает он. – Я полный идиот. Сначала я слонялся без дела, хандрил. Потом решил, что хватит себя жалеть, и заставил себя уехать домой.

– Прости, – говорю я. Интересно, я когда-нибудь перестану извиняться? И существует ли пожизненная квота на извинения? И если существует, может, я свою уже израсходовала? – Зря я тебе наговорила…

– Все, что ты сказала, правда. – Он поворачивается ко мне. – Просто мне давно никто не говорил об этом вслух. Когда Анна умерла… Не знаю. Те месяцы были такими долгими, и часть меня радовалась, что все закончилось. Во многих отношениях к моменту смерти ее уже какое-то время не было. Я скучал по ней, я, естественно, тосковал по ней, но… – Он мотает головой. – Часть меня думала, что вот теперь все у меня пойдет по-другому. Что я превращусь в человека, который все может держать в своих руках. Я не нуждался в помощи. Родители подталкивали меня, а я сопротивлялся. Временами я искренне верил, что случившееся подействовало на них сильнее, чем на меня… – Он смеется. – Я тупица. Мне пытались втолковать, что все гораздо глубже. А я боялся все это принять. Они были правы. И ты была права. – Он делает глубокий вздох. – М-да, последние недели были совсем не веселыми. Я кладу ладонь на его руку.

– Я знаю, что ты имеешь в виду.

Колин улыбается.

– Ты очень многое знаешь, – говорит он. – Но не все.

– Вот как? – с шутливым вызовом осведомляюсь я.

– Ты была права в том, что я прячусь, – уточняет он. – Но ошибалась насчет кое-чего другого. У меня было время подумать, в том смысле, что подумать по-настоящему. И пусть все остальное правда – скучная работа, тоска по Анне, утрата той жизни, которую я рассчитывал прожить… Все равно. Я понял. Что бы это ни было. – Он берет меня за руку. – Что бы это ни было, все это по-настоящему.

Я чувствую в горле ком и отвожу взгляд, смотрю на склонившиеся под тяжестью воды ветки деревьев, на поредевшую толпу, на продолжающийся дождь.

– Правда, время оказалось самое неподходящее, – беззаботным тоном добавляет Колин, сжимая мои пальцы. – Но все было по-настоящему.

Я выдавливаю из себя смешок.

– Знаю, – тихо говорю я.

Мы сидим вот так, держась за руки, несколько долгих минут. Я представляю нас вместе, и это будущее начинается так: мы уезжаем, прямо сейчас, и не оглядываемся. Селимся на новом месте, там, где никто не знает, что с нами произошло, через что мы прошли или где мы жили раньше. Живем в маленьком домике, у нас есть любимая работа, и на закате мы выводим на прогулку Герти. Замечательная жизнь. Причем реальная.

Но, представляя все это, мечтая об этом, я понимаю: это не моя жизнь. Моя жизнь здесь. Куда бы я ни поехала, моя жизнь все равно будет здесь. И мне от этого никуда не деться.

– И что дальше? – робко спрашиваю я.

– Не знаю. – Колин пожимает плечами. – Я решил уйти из фирмы. Устроить себе отпуск на все лето. Может, попутешествовать, съездить туда, куда не получилось после колледжа, до того, как все произошло. – Колин смотрит сквозь ветровое стекло. – А потом, осенью, ты поедешь учиться, – говорит он. – Ведь ты едешь в колледж, да? – спрашивает он.

– Надеюсь, – вздыхаю я. Колин кивает.

– Посмотрим, что выйдет, хорошо?

Я улыбаюсь. Заправляю за ухо прядь, выбившуюся из косы. Колин мне помогает, потом обхватывает ладонью мою голову, и я поворачиваюсь к нему. Мы целуемся, нежно и быстро.

– Посмотрим, что выйдет, – соглашаюсь я, когда он отстраняется.

Я предлагаю подвезти его до машины, но он говорит, что совсем не прочь прогуляться. Он сжимает мою руку, и я обещаю позвонить, когда устроюсь в общежитии. До того места, где он сейчас живет, можно доехать на электричке, от кампуса всего несколько остановок, и он знает одно замечательное местечко, где готовят великолепные суши.

– Можно там и встретиться, – говорит он.

– Ты как будто назначаешь мне свидание, – говорю я, хотя знаю: мы оба не уверены, что это будет свиданием.

Я смотрю, как он уходит в дождь, и пытаюсь представить его в городе. Ведь на своей территории люди обычно выглядят чуть по-другому. Нравится им это или нет, но там они становятся выше, что ли, или просто солиднее.

Ищу ключи в своей бездонной сумке. Думаю о папе, о Джулиет, о малышах, о Максе – они все сидят в кабинке и слушают выступление какой-то новой группы, которой так не терпится похвастаться Максу. Элби макает картошку в кетчуп, Грейси жмет на все кнопки музыкального автомата, Джулиет раздает салфетки… А папа с Максом сидят над кружками с пенистым пивом и со смехом вспоминают те времена, когда Макс закрывал бар раньше времени, брал гитару, папа садился за ударные, мама пела песни «Блонди» – она почти все знала наизусть, – а я танцевала, кружась по залу, пока не засыпала прямо на липком, измазанном арахисовой пастой полу всего в нескольких дюймах от огромных вибрирующих колонок.