девица ходит по фиалкам и говорит своей матери, что уже не мило ей разговаривать с нею, а милее с кем-то другим — с молодцом.

Ой, заквитли хвиалоньки, заквитли,

Цили гори и долини закрили!

Ходит по них Марисенька спишная,

За нев, за нев ей мати стихая.

«Не ходь же ти, моя мати, за мною,

Не мила ми розмова з тобою!

Лем ми мила розмова з ким иншим,

З тим Василем молоденьким наимильшим».

В одной песне барвинок, василек и фиалка одни за другими служат украшением для девицы, и девица разговаривает с ними. Девица рвет фиалки и украшается ими, думая, что голос милого не может к ней достигнуть через лес, а вышло наоборот.

По диброви ходила — не находилася,

Кликала миленького — не докликалася.

Та нарвала хвиялочки — тай затикалася,

Я ж думала, хвиялочки, що лисок той висок.

Аж заходить миленького та до мене голосок.

Здесь фиалка также приведена в смысле девственности и удаления от любви. Украшение фиалками сопоставляется с желанием не слышать голоса милого.

Трехцветная фиалка (viola tricolor) — по-малорусски брат с сестрою — упоминается в песне, где рассказывается о превращении в этот цветок брата и сестры, которые, не узнав друг друга, сочетались кровосмесительным браком:

— В городе на рынке пили козаки водку; пьют они, гуляют, на шинкарку покрикивают: «Шинкарка молодая, налей-ка меду-вина!» — «Не поверю, не продам: на тебе изорванный жупан». — «Хоть на мне изорванный жупан, да у меня целый кувшин денег». — «О, если у тебя кувшин денег, я за тебя отдам девицу, а девицу не какую-нибудь работницу — приличную барышню; как она заговорит — словно в колокола зазвонит, а как она засмеется — словно Дунай разольется». В субботу они сговаривались, а в воскресенье обвенчались; тогда стали расспрашивать друг друга о происхождении. «Скажи мне, душа моя, какого ты рода?» — «Я из Киева Войтенкова, по батюшке Ивановна!» — «О, какой теперь свет настал, что брат сестры не узнал! Я из Киева Войтенко, по батюшке Иванович! Пойдем, сестра, по горе — развеемся травою; пойдем, сестра, по лугам — развеемся цветами. Ты будешь синий цвет, а я буду желтый цвет. Будут люди косить — за нас Бога молить; будут люди рвать цветы — собирать с нас грехи. Будут люди говорить: „Вот та трава, что с братцем сестрица“».

У городи на ринку

Пьют козаки горилку;

Пили вони, гуляли,

На шинкарку гукали:

«Шинкарочко молода,

Усип меду и вина!» —

«Не повирю, не продам.

Бо на тоби жупан дран!» —

«Хоч на мини жупан дран,

Есть у мене грошей джбан». —

«Як у тебе грошей джбан,

Я за тебе дивку дам,

А дивку не наймичку,

Присталую панночку:

Як вона заговорить,

Мов у дзвони задзвонить.

А як вона засмиетьея —

Дунай розильеться!»

У суботу змовлялись,

А в недилю звинчались,

Тоди роду питались:

«Скажи мини, серденько,

Якого ти родоньку?» —

«Я з Киева Войтивна,

По батькови Йванивна!»

«Який тепер свит настав,

Що брат сестри не низнав!

Я з Киева Войтенко,

По батькови Иваненко!

Ходим, сестро, горою,

Розвиемось травою;

Ходим, сестро, лугами,

Розвиемось квитами.

Ой, ти будеш синий цвит,

А я буду жовтий цвит!

Будуть люде косити —

За нас Бога молити,

Будут люде квити рвати —

Из нас грихи избирати;

Будуть люди казати:

„Отсе ж тая травиця,

Що з братиком сестриця“».

Это превращение, как мы догадываемся, имеет связь с символизмом растения, принадлежащего к разряду противных половой любви. Подобно тому, как рута находится в благоприятном отношении к любви между братом и сестрою, в трехцветную фиалку превращаются брат с сестрою. Нечаянно сблизившись недозволительною для них половою любовью, они прекращают такие отношения, превратившись в такое растение, которое противно половой любви и благоприятствует братской. По другой песне, в трехцветную фиалку превратились не брат с сестрою, а мать с дочерью, после того как та и другая по незнанию вышли замуж: первая — за сына, вторая — за брата.

Над Дунаем глибоким,

Стоить явир високий,

А з пид того явора

Вийшла вдова молода,

Два синочки повила,

И на каминь зложила,

И сама их хрестила,

И в корабель зложила,

И на Дунай пустила:

«Ой ви, жовтий писки,

Кормить ви мои дитки!

Ти, очереть, не шуми,

Синив моих не свари!

Ви, береги, не гудить,

Синив моих не будить!»

На висмнадцатом году

Пишла вдова по воду,

Стала вдова воду брать,

Став корабель припливать.

«Чого, вдово, думает,

Чому води не береш?» —

«Ой, я думу гадаю —

За дончика ити маю,

За одного сама иду,

За другого доч даю». —

«Ой ти, вдово молода,

Дурна твоя голова!

Ти за сина сама идеш,

За другого доч даеш». —

«Ходим, доню, в монастирь,

Нехай же нас Бог простить!

Ходим, доню, в чисте поле,

Розийдемось квитами;

З тебе буде жовтий цвит,

З мене буде синий цвит;

Буде слава на весь свит,

Буде слава славою,

Що живе син з мамою».

Связь лебеды с исчисленными нами символами удаления от любви можно выводить из того, что это растение встречается вместе с рутою как ее дополнение и с мятою. В одной песне от имени девицы говорится: «Посею руту над водою — родится рута с лебедою».

Ой, посию рутоньку над водою,

Та вродиться рутонька з лободою.

В другой на речь молодца, что он желает на ней жениться, но, не имея собственной хаты, поведет ее в чужую, она отвечает: «Сострой хату из лебеды, а в чужую не веди; сострой хату из кудрявой мяты, а чужой я не буду знать».

Постав хату з лободи,

Та в чужую не веди.

Постав хату з кудрявой мяти,