— Хорошо, — глухо сказал Гвидон. — Давайте попробуем.

— Чуть не забыл, — схватился за голову посланец Пордаки. — Велизарию нужно заплатить, а у Пордаки не осталось денег. Думаю, пятидесяти тысяч ему хватит.

— Сколько?

— Ну, сорок, — пошел на попятный Эквиций.

Фронелий дружески взял старика за пояс и притянул к себе:

— Ты же понял, уважаемый, с кем имеешь дело в нашем лице. И сумеешь объяснить это светлейшему Пордаке. А заодно передашь префекту анноны, что деньги благородной Ефимии лучше вернуть. Все, до последнего обола. И еще передай, что люди бывают порой пострашнее демонов, особенно если в жилах этих людей течет кровь языческих богов.

— Я понял, высокородный Фронелий, — кивнул старик.

— А Велизарию хватит двух тысяч денариев. Знаю я этого мошенника, он никогда столько не зарабатывал. Но за эти две тысячи он должен устроить такое представление, чтобы у корректора Перразия и нотария Серпиния кровь застыла в жилах. Все, Эквиций, иди! И да помогут нам всем римские боги.

Корректор Перразий был человеком умным, цепким и честолюбивым. Еще там, на вилле Гортензия, он понял, что ему выпал тот самый шанс, о котором он мечтал на протяжении всей своей сознательной жизни. Речь, безусловно, шла о грандиозном заговоре против императора Валентиниана. Заговор, который комит Федустий почти раскрыл, но, к сожалению, не сумел довести дело до конца. Перразий высоко ценил ум и хватку покойного начальника схолы императорских агентов, но, увы, в этот раз Федустий совершил роковую ошибку, недооценив коварство своих противников и их готовность проливать кровь. Префект Рима Телласий, префект анноны Пордака, патриций Трулла (метивший, по слухам, в императоры) и старый выжига Гортензий сумели заманить комита в ловушку. И хотя Федустий дорого продал свою жизнь, тем не менее далеко не все лица, принимающие участие в заговоре, понесли суровое наказание. Объяснения, даваемые Пордакой и трибуном Марком, вызывали на худом невыразительном лице корректора скептическую улыбку. Светлейший Перразий рассмеялся бы им прямо в хитрые рожи, но подобное выражение чувств было не в его характере. Колдовством в Риме и его пригородах даже не пахло. А вот что касается расхищения городской казны, то здесь все было настолько очевидно, что опытному корректору не пришлось затрачивать особых усилий, чтобы схватить виновных за руки. И пусть одна из этих рук уже похолодела, зато другая оставалась горячей и потной. Префект анноны Пордака развил бурную деятельность, пытаясь спасти от веревки свою жирную шею. Это Пордака выкрал из дома Федустия отчет, который начальник схолы тайных агентов приготовил для императора. Перразий хоть и не знал содержания этого отчета, но нисколько не сомневался, что в нем было немало сведений, порочащих префекта анноны. Корректора покоробило то, что римский епископат в лице хитрого эллина падре Леонидоса вдруг бросился на защиту проворовавшегося Пордаки. Нет слов, Гортензий был большой сволочью, но обвинять его в связях с дьяволом — это слишком смело. А вот в связях с заговорщиками — в самый раз.

— С какими заговорщиками? — насторожился падре Леонидос, нервным жестом поглаживая бороду.

— Я имею в виду бывшего нотария Руфина и бывшего магистра пехоты Фронелия, оба они были горячими сторонниками мятежника Прокопия. Но и это еще не все, благочестивый падре. По нашим сведениям, именно эти двое организовали нападение на императорский обоз.

— Но у меня были сведения, полученные от проверенного человека, — попробовал оправдаться падре, припертый к стене неопровержимыми фактами.

— Ты имеешь в виду вольноотпущенника Эквиция, служившего сразу двум господам, Пордаке и Трулле? Если мне не изменяет память, то именно через этого человека светлейший Пордака четыре дня назад передал в церковную казну пятьдесят тысяч денариев. И все было бы хорошо, падре, если бы эти деньги не оказались крадеными.

— Но церковь не может нести ответственности за преступления отдельных людей, — залепетал струхнувший Леонидос.

— Зато церковь осуждает лжесвидетельство, — холодно бросил корректор. — Ты по-прежнему будешь настаивать на сатанинских способностях Гортензия, падре, или присоединишься к моему мнению, что вышеназванный негоциант просто заговорщик и вор?

— Сам я демонов не видел, — зарозовел ликом Леонидос. — И сужу я о них только с чужих слов. Но ведь у тебя есть под рукой женщина, которая может развеять все наши сомнения. В конце концов, она ведь в любом случае виновна, предавалась она блуду с заговорщиком или с демоном. Если ты не против, светлейший Перразий, я бы хотел присутствовать при ее допросе. Я чувствую себя виноватым и перед тобой, корректор, и перед епископом Симеоном. Сам того не желая, я, возможно, ввел вас обоих в заблуждение.

— С моей стороны возражений не будет, — пожал плечами корректор. — Если ты, падре, не боишься крови и женских криков, то милости прошу со мной в подвал.

Если бы все зависело от Перразия, то он никогда бы не допустил посторонних к допросу столь важного свидетеля. Но корректору приходилось считаться с мнением нотария Серпиния, человека молодого и глупого, но имеющего в свите императора Валентиниана могущественных покровителей. К сожалению, Серпиний попал под влияние префекта анноны Пордаки. И добро бы речь шла о взятке, так нет же, этот юнец искренне поверил в тот бред, что несли легионеры и клибонарии, старавшиеся изо всех сил уйти от ответственности за убийство своих товарищей. А тут еще вмешался падре Леонидос со своей елейной улыбкой и блудливыми глазками. Охмурить наивного Серпиния оказалось для него делом совсем не трудным, тем более что юный нотарий был искренним приверженцем христианской веры. А вот с тридцатипятилетним корректором у Леонидоса вышла промашка. Перразий, уверенный в своей правоте, не поддался ни на уговоры, ни на посулы. Конечно, он отдавал себе отчет в том, что, обвиняя Гортензия в черной магии, служители христианской церкви метят прежде всего в языческих жрецов. Но интересы императора были для корректора Перразия выше интересов церкви. О чем он не постеснялся сказать Леонидосу прямо в лицо.

Федустий превратил подвал собственного дома в пыточную камеру, но у корректора не повернулся язык, чтобы его за это осудить. Покойный комит верно служил императору и ради пользы дела не боялся пожертвовать собственными удобствами. Сколько человек прошло через этот подвал, Перразий не знал, но если судить по бурым пятнам на полу и стенах, то их было немало. Вечный город буквально захлестнула волна заговоров, и мятежники Прокопия, едва не оторвавшие от империи огромный кусок территории, составляли лишь часть той когорты недовольных, которые в безумном раже стремились разрушить то, что создавалось веками. Империя трещала по всем швам, раздираемая на части как внутренними, так и внешними врагами, и требовались огромные усилия разумных людей, чтобы не допустить ее окончательного краха.

Корректор Перразий почти с ненавистью взглянул на префекта анноны Пордаку и трибуна Марка, которых нотарий Серпиний пригласил в качестве свидетелей. Не приходилось сомневаться, каких именно показаний эти двое ждут от блудливой вдовы патрикия Варнерия. Будь на то воля Перразия, он эту женщину даже допрашивать бы не стал. Вконце концов, Ефимия не сделала ничего такого, что выходило бы за рамки обычного поведения распущенных римских матрон. Однако на ее беду, варвар, проведший с ней всего одну ночь, оказался заговорщиком. Легкомыслие порой очень дорого обходится людям, особенно тем, кто, кичась своей родовитостью, считает себя свободным от всяческих запретов. Корректор очень надеялся, что у этой женщины все же хватит стойкости, чтобы не признаваться в том, чего она не совершала. Он даже пожалел, что не встретился с Ефимией раньше и не подсказал ей, как надо вести себя в создавшейся ситуации. Конечно, подобные действия противоречили бы нормам римского права, но ведь и противники Перразия не стеснялись в средствах.