В древности говаривали: «Их платье не по нам, наше платье не по ним. Всякий народ своей одеждой живет». И еще: «Подпусти в свою землю инородника – и рассыплет ее». Ибо тот инородник приходит со своей душою, всегда таящей свой умысел и свой интерес.

В. К. Но все же, почему русская душа «неизъяснимая»?

В. Л. Да потому, что безнравственный человек и не должен со своим охальным умом лезть в ее глубины, ее ядро, чтобы разъять на составные. Голый ум все готов разрушить ради своего любопытства, чтобы погреться у чужой (даже и у родной) избы, объятой пламенем.

Сейчас много размышляют в России о душе, потому что Запад, покорив нас (так он полагает), отказался от нашей сути. Но размышляют о душе не полной, почти атомизированной. Размышляют, потому что холодно и голодно в России, потому что взгляд уперся в тупик, потому что варварская «революция» девяносто первого безжалостно разрубила русского человека наполы, когда одна часть его смотрит изумленно назад, видя в прошлом одни прелести и красоты, а другая вглядывается вперед, ничего в той темени не находя спасительного для себя. И та гнойная власть, усевшаяся на шею народа, нарочито не засвечивает фонари, не освещает тропинку среди губительных топей. И делает это с целью, чтобы народ дольше находился в смятении. Ибо русский народ, объясни ему толково, что предлагаемый путь спасителен и единственно верен, тут же начнет приспосабливать под себя новую дорогу, мостить гати, подсыпать в топи всякого хлама и пусть и с тяжким трудом, но будет двигаться вперед, сохраняя свою сущность.

Собственно говоря, отчего мы так боимся частной собственности? Ведь жили при ней тысячи лет, и даже при общинном труде всяк владел своим и чужого каравая без дозволения не прикусывал. А потому, что лишь при социализме, в конце семидесятых, народ вкусил ровной жизни без встрясок, вкусил ровной дороги, когда не надо кровавить ноги, добывая кусок насущный, и впереди все ясно, без угроз дому своему. И то, над чем издеваются «демократы», говоря-де, народ жил на халяву, издеваются те, кто тяже авторучки ничего за жизнь свою не поднял, – и есть высшее достижение не только прежней власти, но и всего мира. Жить в духовной системе без сбоев есть мечтание всякого народа и его идеал. Значит, смеются ныне над достигнутым, пусть и в чем-то искривленным идеалом, который надо было лишь подправить в его оттенках – и не более того.

В. К. По-моему, многие в нашей стране думают сегодня именно так. Но, увы, задним умом…

В. Л. Уныние в народе усиливается не столько оттого, что жить тяжче, чем прежде, но оттого, что близок локоть, да не укусишь; вот она вроде бы рядом, жар-птица, только протяни руку, и свет от нее еще слепит, почти греет – но, увы, уже не ухватить пера, пока не поймем, откуда слетела та жар-птица и отчего мы заслужили этот дар ее.

Если полагать, что позади все было лучезарно, тогда нынче особенно сиро и скорбно. Но ведь позади-то, братцы, были годы – ох-охонь-ки! Иго на иго, тягость на тягость, слезы на слезы, от хазар, крымских татар и монголов до поляков, французов и германцев. И всех надо было одолеть и не сникнуть. Так и жил, сам себя пестовал народ: из войны и неустроя – в новую войну и неустрой; только воздуха свежего глотнули, а нас опять за шиворот и в воду с головою. Сколько крещений-то было – почитай, раз триста крестили огнем и мечом, а сколько лиха; собрать бы все горе в сумочку, так ушла бы она в землю до самого ядра и высушила нутряной пламень. И ведь не сник русский народ, не потерялся во времени, не изветрился, не превратился в жалкую плесень. И потому велик он, и подобных ему племен насчитается ли в мире с пяток. Он поклонил под себя огромные северные пространства и стал великим. Именно великие чудные земли, принятые душою народа и ставшие своими, и делают нацию великой, выковывают особый характер, особую душу. На этих трудных для проживания землях не мог бы жить ни один народ мира. И тут приходит невольно на ум: отчего именно нашему племени досталась суровая страна, отчего не обустроился он где-то в палестинах иль в междуречье, иль у Средиземноморья, хотя были к тому все основания. А потому, что Север, Поморье, Сибирь – это древние отчины, земли нашенские, откуда в глубокой древности русское племя под давлением планетарных сдвигов ушло в кочевье; и, окружив белый свет, оно вернулось обратно на родину, подобно птицам, что табором слетаются на родовые места, чтобы вывести потомство. Не смешно ли сказать, но даже пляски русских мужиков очень напоминают свадебные выкрутасы журавлей, а хороводы девушек – танцы лебедей… Их и звали «лебедушками».

И потому, что мы возвращались на родину после долгой отлучки, нас так легко приняли сибирские народцы, посчитав русских за хозяев и богов. Ведь в дружине Семейки Дежнева, когда он потерпел бедствие на Анадыри, оставалось всего двадцать восемь человек, многие были изувечены и больны, не было ни хлебца на пропитание… Но Дежнев пронизал неизведанные дикие пространства, эту безмерную стужу, как нож сквозь масло, и не просто открыл их для Руси, но и присовокупил, приклонил под русского царя и обложил ясаком. А казалось бы, что стоило эти два десятка скорбных людишек порешить в ночном чуме где-нибудь за Леною-рекой, когда на многие тыщи поприщ не слыхать русского голоса. Это разве не чудо? И это разве не подвиг Семена Дежнева, перед которым меркнет поход Колумба!

Ведь когда малая утица стремится на север, изредка останавливаясь на кормных местах, она как бы летит по наследному пути, записанному в ее родовой памяти. Но дает силы ей жертвенность, завещательность, без которых бывание на земле-матери теряет всякий смысл. Та малая утица привязана пуповиною, что может растянуться в тончайшую паутину на многие тыщи километров, чтобы сронить яйцо где-то в осотных лайдах малоземельной тундры. В русском человеке хранится многое от этой невзрачной рыжеватой птицы.

В. К. А в чем же, на ваш взгляд, отличие русского от западного человека?

В. Л. Русский человек – дитя пространства, человек свободы и воли. Западному жильцу хватает лишь свободы, европейцу достаточно, чтобы взгляд его доставал до костела и замка, в этом видя устойчивость и безопасность. Да, европеец пытался проникнуть в другие миры, но как завоеватель, с душою немирной, властной и жестокой; и был изгнан, как чужак, истиравший с земли малые племена. Европеец слабо понимает живот свой, лег под Гитлера, почти не оказав сопротивления. Жертвенный русский освободил Европу от гнета, и она сейчас, самодовольная и сытая, надменно смеется над нами, не понимая куцей душою своей, что рыгочет над собою, податливой, вялой и практически превратившейся в песчаную пирамиду.

Для русских воля выше и желанней свободы; и сейчас под давлением иноплеменников и чужаков мы теряем волю и потому тоскуем. В поисках воли кидались тысячи русских мужиков в Сибирь, чтобы сыскать там Беловодье, чтобы устроить жизнь без насилия. Свобода уже сама по себе полагает присутствие узаконенного насилия, и человек нигде не может чувствовать себя без надзора. От желания безграничной воли воспитались в русских долготерпение, умение обходиться самым необходимым, нестяжательство, созерцательность, дружинность, поклонение Радигостю и Пирогоще – душевным и радостным древним богам.