— Как вы думаете, товарищ Жуков, по какой причине самолёты противника терпят катастрофы на вверенном вам фронте?

Командующий сразу понял серьёзность и сложность вопроса.

— Такие случаи имеют место, — признал он. — Полагаю, их уже около десятка.

— Если быть точным, их уже семнадцать, и пять требуют уточнения, — расхаживая по кабинету, сообщил Верховный. — Я не хочу укорить вас, товарищ Жуков, в том, что вы включаете их в сводки сбитых. Если эти стервятники упали на землю и не донесли свой смертельный груз до цели, значит, они… действительно сбиты. Меня интересует, кем сбиты, товарищ Жуков, с помощью каких вооружений и средств? Что вы можете сказать по этому вопросу?

Челюсть маршала ещё больше отяжелела и сильнее проступила ямка на подбородке — признак сильной и решительной натуры.

— По мне, товарищ Сталин, все равно, кто бьёт. Хоть черт, хоть дьявол, хоть Господь Бог. Чем больше их свалится, тем меньше могил рыть…

— А почему только на вверенном вам фронте воюют против немецко-фашистских оккупантов и черт, и дьявол, и Господь Бог? Кто придавал вам все эти ударные части, товарищ Жуков?

— Я бы тоже хотел знать… Но суеверный стал, спугнуть боюсь своим интересом.

— И правильно делаете, — одобрил Верховный. — А известно вам, что в районе Боровска в ночь на восемнадцатое октября произошёл… самопроизвольный взрыв боезапаса двадцати четырех танков противника, замаскированных в лесу?

— Известно, товарищ Сталин… Артиллеристы сутки после того разбирались, кто стрелял.

— Оказалось, никто не стрелял…

— Есть кое-что ещё, кроме Боровска…. Позавчера третья танковая группа Гота предприняла наступление силами до двух дивизий, — генерал небрежно ткнул указкой в карту. — В районе населённых пунктов Теряево и Суворове на этот случай была организована засада. Такие же танковые и огневые засады стояли у Васюково, Митяево, Ермолино… Немцы обошли их стороной и, по сути, прорвали фронт, открыли дорогу на Москву… Что стало с танковой колонной противника… это надо видеть, товарищ Сталин.

— Что с ней стало?

— Металлолом… Сырьё для мартенов.

Верховный отошёл к стене, затем к окну, чтобы не показать выражение лица, ибо на сей раз не владел собой.

— Какой род войск приписал себе уничтоженные танки немцев? Артиллерия? Или авиация? — через минуту совершенно спокойно спросил он.

— Никакой, товарищ Сталин. Ни у кого рука не поднялась. Бойцы говорят, ангелы небесные прилетали.

— Я обязан предупредить вас, товарищ Жуков. В будущем вы не имеете никакого права полагаться… на ангелов. На моих соколов возлагать надежды разрешаю; на ангелов — не разрешаю.

Маршал помолчал, все больше каменея лицом. — Не хотел докладывать… Но вынужден, — боевой и уже прославленный полководец отёр лицо платком, снимая напряжение. — Десятого октября находился в районе Бородино… Того самого Бородино. На дорогу вышел старик. Я приказал остановить машину и вышел…

— Зачем вы это сделали?

— Не знаю… Что-то потянуло к нему.

— Продолжайте.

— Старик назвал меня Егорием… И сказал, ступайте смело, Сергиево воинство с вами.

— И все?

— И все, товарищ Сталин.

— А он не давал тебе… икону?

— Нет, ничего не давал. Только рукой махнул в сторону фронта — иди, говорит… Сам остался стоять у дороги.

Верховный остановился спиной к генералу.

— Советую вам как старший товарищ, — наконец проговорил он. — Советую твёрдо стоять на земле… В делах духовных, товарищ Жуков, я разбираюсь лучше вас. Поезжайте на фронт.

Когда командующий притворил за собою дверь, Верховный потянулся к трубке внутреннего телефона, с намерением немедленно вызвать к себе «инквизитора», однако раздумал и, посидев молча некоторое время, ушёл в комнату отдыха. Трижды адъютант докладывал ему о назначенных приёмах, он никого не принял. Он не ломал папирос, чтобы набить трубку ими, — курил одну за одной, выбирая из коробки онемевшими пальцами.

В эти минуты он осознавал себя человеком, который, как всякий смертный, ходил под Богом. Но ещё дважды, словно проснувшись, тянул руку к телефону, но вместо трубки брал бутылку грузинского вина, наливал в бокал и пил крупными глотками.

Хмель его не брал вообще, однако чуть просветлялось сознание, где предупредительной надписью выступал некий высший приказ — не спешить, не опережать события и, как сказал суеверный товарищ Жуков, не спугнуть приданные небом ударные части.

…Вечером майор Хитров позвонил по спецсвязи и сообщил, что готов показать кино. Верховному не требовалось комментариев, он приказал адъютанту немедленно доставить в резиденцию начальника штаба триста двенадцатой дивизии.

Часовой фильм, снятый оператором из группы «инквизитора», мог потрясти всякого, кто стал бы смотреть его без определённой подготовки и знаний. Это была та самая танковая группа генерала Гота, прорвавшая эшелонированную оборону на Подольском направлении — возле Боровска. Хитров ничего снять не смог, ибо там уже хозяйничали фашисты.

На унылой осенней дороге и вдоль неё, в самом деле лежало сырьё для мартеновских печей, лишь отдалённо напоминая первоначальную форму того, чем был прежде этот металлолом. Кое-как узнавались практически вывернутые наизнанку и оплавленные танковые башни, сами корпуса, раскатанные, сплющенные в серые блины вместе с гусеницами, — и все это размётано, раскидано широкой лентой километра на три в длину и уже припорошено первым снегом. Было полное впечатление, что танковая группа Гота, численностью в девяносто машин, обойдя все засады, в глубине материка нарвалась на лобовой огонь главного калибра корабельной артиллерии. Или под точные попадания авиабомб, весом не менее тонны: иначе все увиденное объяснить было невозможно.

Последние кадры были сняты с самолёта и напоминали заключительные аккорды драматической и вдохновляющей симфонии.

Верховный смотрел этот фильм среди ночи и радовался, что в маленьком зальчике темно и его лица не видит даже майор Хитров — второй зритель, делающий по ходу показа краткие комментарии. Когда же закончился показ, вождь встал, протирая глаза, и проговорил спокойным, уважительным тоном:

— Товарищ Хитров, вы хорошо справились с заданием. Но у меня есть ещё одна просьба… Возьмите с собой того лейтенанта-разведчика из тридцать третьей…; И отправляйтесь в НКВД. Скажите, пусть передадут вам… почтённого старца, которого девятого числа задержала моя охрана. Принесите мои извинения… за то, что я не вышел из машины и не принял икону собственноручно. Побеседуйте с ним, у вас это получится, попытайтесь установить… дипломатические отношения и договориться о нашей встрече. Если не удастся найти контакта — ни на чем не настаивайте. А как поступить с этим старцем — полагаюсь на ваше решение. И приходите ко мне в любое время дня и ночи.