на расстоянии вздоха, на расстоянии любви. Родной. Родная. Не «свой – чужой», но родной. Кровью ли определяется эта музыка? Нет, конечно. Неважно, какого ты рода-племени. Вот что ты за человек… Если нашёл родное сердце, пойми. Если можешь. А сможешь понять – удержи, заслужи – чтобы ниточка тонкая протянулась. И не заметишь сам, какими нитями, какой тканью пронизывается подпространство любви, что мир петь начинает, да так, что неважно, где твой родной, по-настоящему родной человек. Слышишь его, видишь, любишь, живёшь собой, внутри него, чувствуешь его, не просто в душе, но в каждой клеточке. Не потянешь – струна провиснет, из какого бы золота-серебра не была изначально сделана. И нету музыки. Только заузленная путаница старых и новых обид остаётся и множится. Трудись, натягивай струну, не забывай. И душа запоёт тогда. К чёрту пространство-время, если не лениво и тебе, и твоему любимому человеку. Но прежде всего – тебе.

Что смотришь, что сопишь, какую думу думаешь?

Ох, старик, сколько же мы не знаем об этом мире.

Губы. Мягкие губы. Неслышно, невидимо, но отчётливо – мягкие губы по губам. Нежно-нежно. Чище мороза, теплее ветра. Филиппов точно знает, ощущает, понимает, что Зося добралась, что всё хорошо. И такое тепло его обнимает, такое счастье вспыхивает внутри, что кровь в нём закипает звериной, светлой, пульсирующей радостью.

Он открывает глаза.

Синяя бездна отражается в его серо-голубых глазах северного человека из далёкого русского края. Он – человек. Мужчина. Муж. Скоро отец. Воин. Добытчик. Сильная грудь дышит ровно, поднимает приятную тяжесть автомата. Оружие – это сверхсила. Запах железа любого мужчину пьянит сильнее водки. Это такое дикое наслаждение – быть молодым, сильным, дышать морозом и умной сталью!

Сколько он спал? Секунду? Меньше. Но ведь почувствовал женщину – свою женщину! Всем собой. Лучше всех телеграмм и звонков. Это всем чудесам чудо. Бьётся сердце. Всё. Время. Пора. Время горячей гонки, тёплой крови.

Час охоты.

Время мужчин.

Человек садится. Мир вокруг сияет всеми сполохами сине-зелёно-золотой радуги. Кустарник на дне оврага переплетается причудливой вязью. Радуясь своей силе и ловкости, он ловко ложится на живот, высматривает в кружеве веток светлую проплешину тропы, прикидывает расстояние. Устраивается поудобнее. Внутри нарастает ликование. Щелчок предохранителя, затвор плавно сжимает пружину, тихо скользит вперёд, вынимает патрон из магазина и неслышно гонит просыпающуюся смерть вперёд, в патронник. Человек улыбается умному железу. Прижимается щекой к нежной прохладе оружия. Вдох-выдох. Вдох-выдох. Сердце успокаивается. В глазах медленно вальсируют и гаснут зелёные вспышки. Длинные ресницы чуть прикрывают синие глаза. Впереди, в кустарнике возится тень. Есть!

Мушка послушно ложится неуловимо ниже середины и вперёд – чтобы первая пуля попала точно в грудь матёрого кабана.

Палец ласкает спусковой крючок, как сосок желанной женщины. Нежно-нежно. Невесомое нажатие. Человек любит своё верное оружие. Человек управляет послушной смертью, улыбка застывает, мир исчезает – человек видит лишь цель и весь растворяется в ожидании выстрела.

Но ангел взмахивает крылом над Алёшкой.

Чуть точнее прицел…

И тут кабан встаёт на дыбы:

– Лейтенант! Лей-те-нант! Э-э-эй!

Кабан превращается в подполковника.

Чернышёв выдирается из кустов, распрямляется, радостно машет рукой и идёт к Филиппову. Чёрный полушубок. Чёрный.

Господи Боже, твоя воля!..

Жутким, разрывным, последним усилием Филиппов распрямляет судорогой сведённые пальцы, роняет автомат и, без сил, падает лицом на снег. Крупные капли пота стекают по раскалённому лицу и расплавляют шершавый наст. Алёшка тяжело дышит, пытаясь сообразить, что и как с ним, его мучительно мутит, спазмы рвут и скручивают тело изнутри. Сердце визжит. Кровь свистит в ушах. Не хватает воздуха.

Ангел тихонько улыбается.

Человек. Секунду назад сверхчеловек – лежит бескостно, плачет бесслёзно и боится выкричать свой ужас.

Подполковник Чернышёв быстро, лихо поднялся по склону к бледному лейтенанту. Замечательный день. Воздух пьяный, весенний. Подполковник смеялся. Всё тело пело молодой силой, будто на свет народился. В свои сорок три такое ощутить – дорогого стоит.

– Эй, лейтенант! Ты что тут разлёгся – спал, что ли? Не слышал, что ли, выстрел? А? Одним выстрелом!

– Поздравляю, товарищ подполковник, – Филиппов бесцветно улыбнулся. – Одним выстрелом. Здорово. Замечательно.

– Ну! Я уж тебя и не стал звать – они на меня вышли. Думал, буду шуметь, в твою сторону пойдут, а там кабанчик – в сторону порскнул. Некогда было. Секача нечего валить – мясо старое, на любителя, свинью и подсвинков – тоже глупо. А вот кабанчика – сразу! – Чернышёв засмеялся, начал носком валенка чертить на насте, как и что случилось. – А вот тут как раз я стоял. Видишь? Пошли, веток нарубим, волокушу сделаем, дотащим до выхода из распадка – туда Кузьмук подъедет. Ну, вставай, лейтенант. Не сердись, что тебе не пришлось пострелять. Такая уж охота сегодня получилась… А знаешь, лейтенант, что у меня настоящий день рождения вчера? Нет? Не знал? Мало кто знает. Мама моя рˆодная родила меня тринадцатого марта, да забоялась записывать такую дату, даже отца уговорила. Короче, записали пятнадцатым. Так что настоящий день рождения у меня вчера, а не завтра. Ты что, лейтенант? О чём задумался?

– Поздравляю, товарищ подполковник! С днём рождения! Счастья, здоровья и… удачи!

– Спасибо, Алексей! Знаю, что от чистого сердца. Спасибо… Знаешь, лейтенант, вот всё-таки день рождения – особый день. Такой… Светящийся, что ли. Шёл к тебе, всё детство вспоминал, всю жизнь. Пока по кустам продирался, думал, что вся жизнь наша такая – продираешься по кустам, по всяким буеракам, тропа, может, и рядом, а сам ломишь-ломишь, где уж начал идти – иди. Вот уж характер у меня такой – не свернёшь. И у тебя такой же – думаешь, не вижу? Вижу, лейтенант. Такая уж у нас у каждого дорога – есть такие, кто дорогу всё время выбирают, а есть такие, кто встал и пошёл. Идёт себе, в ямки падает, где-то тропу ломит, прорубает, дорогу делает. И судьба его вроде несладкая, а потом ведь люди пойдут по этой тропе – дорогу сделают. Знать не будут, кто тропу проложил, обычно люди такое забывают.

Осторожно, ветка! Ты на пару шагов отстань, я погромче говорить буду. Что-то мне говорится сегодня… Дышится. Живётся. Живётся сегодня, говорю! Вот… Люди забывают, лейтенант, что и как раньше было, оно же проще – только себя видеть, свои заботы и труды ценить. А вон, граница наша – сколькими людьми сделана… А мы их знаем – тех, кто сюда дошёл? Ну, хорошо, если знаем графа – сатрапа, как его принято называть, – графа Муравьёва-Амурского. А сам ли граф по Амуру спускался?